Эго и личность: виртуальный мир экзистенциального выбора
1.
Понятие личности мы будем выстраивать в рамках психологической парадигмы, которая представляет человеческую психику как коммуникацию.
(Другие психологические парадигмы и их соотношение рассмотрены в статье «Основания экзистенциальной психотехники»).
Личность здесь предстанет перед нами как своеобразная надстройка над (множественным) Эго и соответствующей ему Самостью (которые складываются ради человеческого управления поведением), — надстройка, появляющаяся и проявляющаяся в особой ситуации, в которой Эго не в состоянии управлять поведением, а Самость не может ответить на вопрос, «кто же я здесь такой».
(Предваряя все дальнейшее, необходимо напомнить здесь известный анекдот про Дракошу. Сидит Дракоша, плачет. Подходит к нему Доброжелатель, спрашивает: «Чего, Дракоша, плачешь, где мама?» — «Съел я маму,» — отвечает Дракоша. — «А папа где?» — «И папу съел…» — «И кто же ты после этого?!» — возмущенно восклицает Доброжелатель. — «Сиротинушка я! А-а-а…» — Вернитесь, пожалуйста, к этой замечательной истории после прочтения всей лекции).
2.
В качестве конкретизации коммуникативной парадигмы мы возьмем не раз описанное нами в других текстах сочетание идей Б.Поршнева и Э.Берна.
(Изложение в начальной части этой лекции — довольно-таки «телеграфное», поэтому если что-то покажется сложным, лучше посмотреть главу «Ребенок-Родитель-Взрослый» в моей книге, где все это изложено подробно; позднее я буду выкладывать на сайт заново просмотренные варианты этой главы с поправками на все новое, до чего я додумался за последние 5-6 лет).
Б.Поршнев высказал идею, что человека отличает от животного наличие суггестивной связи между людьми. Суггестия вырывает индивида-«организм» из потока биологических реакций на стимулы среды и предлагает ему осуществить иное, иначе детерминированное поведение. Интериоризируя суггестивную связь в рамках своей индивидуальной психики, то есть начиная управлять собственным поведением не по законам организма-в-среде, а по законам человеческих — суггестивных — отношений, человек, собственно, и становится человеком.
Важно, что в рамках этих представлений человеческая социальность принципиально отличается от существующих в мире животных (на самых разных уровнях развития, «от пчелы до гориллы») паттернов коллективного поведения. Суть этого отличия состоит именно в интериоризации: человек «вбирает» в себя социо-психологические отношения суггестии, становясь не только их «объектом», но и их «субъектом». Взаимодействия между людьми, будучи интериоризованными, то есть собранными и разыгрываемыми в одном индивиде, — это и есть человеческая психика.
Развивая эту идею, мы описываем ситуацию формирования Эго как специфически детскую экзистенциальную ситуацию: ребенок находится в мире «за спиной» у заботящегося о нем и управляющего его поведением родителя. Соответственно, родитель находится в мире с ребенком «за спиной», в то время как взрослый — «наедине с миром».
Человеческие взаимоотношения, которые ребенку предстоит ассимилировать, первоначально задаются для него двумя фундаментальными суггестиями: Р → Д и Д → Р . Первая — просьба о помощи, с которой ребенок обращается к родителю. Вторая — приказание или требование, с которым родитель обращается к ребенку.
Если ядром трансакций (суггестивных обращений) Д → Р и Р → Д являются соответствующие формы суггестии, то оболочкой, не менее важной для формирования единичного взаимодействия, служит то, что Джей Хейли назвал «коммуникативным маневром»: каждая коммуникация, каждое обращение содержит в себе назначение коммуникативных позиций, которые могут совпадать, а могут и не совпадать с позициями, назначаемыми содержанием коммуникации (на таком несовпадении основана, в частности, знаменитая бейтсоновская double bind — шизофреногенная парадоксальная коммуникация).
Таким образом, трансакции Р-Д и Д-Р суггестивны в двух смыслах: во-первых по содержанию («Ма-ам, хочу писать!» — и маме приходится оставлять гостей или телевизор и идти помогать чаду; «Немедленно отправляйся спать!» — и тут уже чаду приходится оставлять телевизор или гостей и ложиться спать), во-вторых по назначению коммуникативных позиций (в предыдущих примерах они явно просматриваются).
3.
Поршнев обращает внимание на важную особенность суггестии. Если язык, на котором произносится текст (или язык жестов и т.п.), человеку известен, он в определенном смысле совершенно беззащитен перед суггестией: он не может ее не принять. Однако в следующий момент он может с ней как-то обойтись, например приостановить или вовсе прервать исполнение суггестии. Эту возможность Поршнев назвал контр-суггестией.
«Не-повиновение» может возникнуть первоначально просто как сбой «повиновения». Девочка на прогулке хочет залезть в лужу, мама сзади кричит ей «Не лезь!», и исход может зависеть от самых различных причин. В конце концов, девочка может быть так увлечена своей затеей, что просто не слышит маму. Пока что ситуация совершенно аналогична прогулке с собакой, которая убегает полаять на другую собаку; хозяин ее отзывает, и успех или неуспех его призыва зависит, грубо говоря, от силы соответствующих условных и безусловных рефлексов (да простят мне замечательные, вовсе не столь примитивные звери это огрубление).
На контр-суггестию (далее для краткости к-с) следует контр-контр-суггестивный ответ (далее — к-к-с). Мама не просто усиливает суггестию, бросая на суггестивную чашу весов дополнительные силы (например, повышая голос); она усложняет саму структуру коммуникации. К-к-с — это не усиление первоначальной суггестии, это обращение к центру ответственности в ребенке (то есть формирование и укрепление этого центра). Этот «центр», управляющий поведением индивида, мы и будем называть Эго.
Принципиальным фактором усложнения коммуникативной структуры за счет к-к-с является фраза, которую можно услышать в каждом дворе: «Я кому сказала?!» Относительно этого обращения различие между ребенком и собакой становится решающим. Для собаки этот текст мало чем отличается от «поди сюда» (то есть для собаки это вообще не «текст», а «сигнал» или «стимул»). У ребенка же он (пока не успел надоесть до превращения в «пустой звук») формирует то самое «кому», которому можно сказать.
Мама-то однозначно «знает», что девочка «не слушается», и она уж сумеет передать ей это знание. Интериоризировав эту коммуникацию, девочка обнаруживает, что может послушаться, а может не послушаться. У нее появился выбор.
Доводы, составляющие содержание к-к-с, можно разбить на три больших класса: (1) указание на возможные последствия в мире («Если полезешь в лужу, то промочишь ноги и испачкаешь новое платьице»), из которых впоследствии развертывается «взросление»; (2) перспектива оценки Адресата, то есть качества его бытия («Хорошие девочки слушаются маму и не лезут в лужу»), из чего формируется Самость или Self (этой теме будут посвящены специальные тексты); и (3) возможное произвольное (со стороны Адресанта) наказание или поощрение («если не будешь слушаться, мама не будет тебя любить, а папа не купит мороженого»), что оказывается основой отношений власти и подчинения, которые, будучи интериоризованы, предстают как личная воля.
4.
Таким образом, мы определяем Эго как Адресата и Адресанта контр-контр-суггестий типа Р → Д и Д → Р. Прежде всего Эго формируется как Ребенок, который должен «слушаться», то есть выполнять суггестию Родителя. А также он имеет право попросить, то есть обратиться к Родителю со своей суггестией.
Другой стороной этой монеты, как уже было отмечено, оказывается Самость или образ себя. Например, формирующемуся человеку говорят: «Ты девочка, ты должна быть аккуратной, должна следить за своим платьицем, и пр.» Или: «Ты мальчик, ты не должен плакать, ты должен быть сильным и смелым». Или: «Ты растешь в интеллигентной семье, ты должен быть умным, много читать и пр.»
Но ребенок, как было сказано, может оказаться и непослушным, контр-суггестивным. Он, ребенок, может выбирать, послушаться ему или не послушаться, и, собственно, этот выбор и есть основная, исходная, конституирующая Эго функция.
Непослушание или отказ выполнить просьбу вызывает к жизни набор разных контр-контр-суггестий, которые как раз и обращены к Эго. Здесь вступают в ход разные семейные игры. Возникает система межличностных отношений — мир «послушаний» и «непослушаний», в котором Эго так или иначе «ведет себя», внутренне будучи ведомо своими сценариями; мир, насыщенный суггестивными, контр-суггестивными и контр-контр-суггестивными силовыми тяготениями, в котором Эго при одних условиях «слушается», при других «не слушается» — по законам той семьи, в которой оно, это Эго, сформировалось.
Соответственно, сценарии в широком смысле слова, — это пути Эго по своему миру. Эго выполняет или не выполняет те или иные суггестии, будучи как-то определенным в своем мире. Эго, в конечном итоге, — это коррелят Самости, того, за что формирующийся человек согласился себя принять, принимая определенные условия бытия среди людей.
5.
Эго-функцию мы определили как выбор: выполнить или не выполнить определенную суггестию. На этом уровне развития Эго, хотя и является «инстанцией выбора», но выбор этот предопределен его воспитанием и обучением. Это именно функция, хотя и специфически‑человеческая, иная, нежели функционирование условных рефлексов, инстинктов и прочих принадлежностей чисто биологического мира.
Складываясь под действием многоразличных сил, действующих в ребенке и вокруг него, Эго оказывается их равнодействующей и реализует эту «точку равновесия». В одном случае ребенка заставили съесть манную кашу, когда ему не хотелось, и он запомнил (ему запомнилось?), что сопротивление бесполезно, а манная каша на всю жизнь осталась для него тошнотворным символом безжалостного насилия. В другом случае ему удалось отстоять себя, отказавшись оторваться от интересного занятия и ложиться спать, и он узнал, что реальное увлечение может быть сильнее внешнего давления. В три года (время, как говорят специалисты, кризиса непослушания) ребенок, забившись под диван, кричит: «Докажу свою самостоятельность, не вылезу из-под дивана», — и, если нарушено прохождение последующих этапов взросления, продолжает сидеть под символическим диваном и в двадцать пять (если не повезло пройти психотерапию). Содержание Эго разворачивается, охватывая те области мира, в которых человеку повезло (или не повезло) стать аккультурированным, то есть быть подвергнутым обучению и воспитанию.
Но параллельно может происходить и развитие структуры самого Эго. Отметим (подробнее — в других текстах) две линии, которые могут вести к такому развитию. Первая связана с рассогласованием суггестий, как у Чуковского («От двух до пяти»): «Мне сама мама сказала» — «А мне сам папа сказал», — с заключительным доводом, что «папа самее мамы». Возникает — и, разумеется, интериоризуется, — иерархия послушаний, то есть, в конечном итоге иерархия внутренней власти-и-подчинения, которая по своей сути есть воля, хотя еще и не «свободная», потому что выбор по-прежнему до некоторой степени случаен, то есть определен условиями равнодействия различных сил.
Вторая линия развития структуры Эго — это столкновение с другими Эго, располагающими другими возможностями и выбирающими иначе. Почему маме или папе, или Маше с четвертого этажа можно то, чего нельзя мне? Почему от меня требуют того, чего не требуют от Пети из соседнего подъезда? Вопросы такого типа (в случае психотерапевтического использования как приема — даже и в весьма почтенном возрасте) расшатывают самоочевидность функционирования Эго.
В ответ на эти вопросы появляются — по содержанию — вроде бы всего лишь новые контр-контр-суггестивные доводы: мама — «большая», Маша с четвертого этажа — девочка (а ты — мальчик, мальчикам нельзя капризничать), Петя еще совсем маленький, и т.д. Но важно здесь не содержание, а тот факт, что структура усложнилась: обосновывается не предлагаемое поведение, а само основание выбора. Становится возможным выбирать себя: например, выбирать из двух возможностей: «Я тоже уже большой» или «Я тоже еще маленький», причем рано или поздно становится понятно, что выбрать придется что-то одно.
Каждый выбор такого рода, если он не вполне случаен, может стать своего рода поступком. И далее: «посеешь поступок — пожнешь привычку, посеешь привычку — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судьбу». Уровни бытия, очерченные известной пословицей, характеризуют фактически меру выбора, доступного субъекту, и тем самым — сложность, развитость структуры его психики. Человек, способный психотехнически работать с привычками, имеет более развитое, структурно-сложное Эго, нежели тот, для кого «он сам» и есть его привычки. Человек, способный выбирать свое поведение, собственный характер, тем более судьбу, — это уже личность (личностями, как принято говорить, не рождаются, да и становятся немногие).
Выбор, в котором человек не следует освоенным его структурами Эго и Самости нормам, а вынужден делать что-то иное, можно назвать экзистенциальным выбором. Но об этом необходимо поговорить более подробно.
6.
Начнем с примера, в котором необходимость такого выбора становится вполне очевидной. Заодно этот пример покажет нам, каким образом во вполне обыденной жизни «простого человека», без участия философского пугала «пограничных ситуаций», складывается ситуация экзистенциального выбора.
Иван Иванович Тапочкин, муж своей жены, отец двоих детей, средний научный сотрудник Лаборатории проектирования этикетирования (входящей, как известно, в состав Института Кефира), влюбился. Он приносит лаборантке Верочке цветы, красиво ухаживает, не забывая, впрочем, забирать детей из детского сада, ходить на рынок за картошкой и на праздники дарить подарки жене. Все довольны: жена — тем, что «оживший» (а также чувствующий себя виноватым) муж больше помогает по дому и возится с детьми; лаборантка Верочка — оказываемым ей вниманием; Иван Иванович просто сияет, настолько хороша стала его жизнь. Пока ничего не приходится выбирать: адюльтер, как нетрудно показать, является неотъемлемым атрибутом современного брака.
Но любовь, как тонко заметил антисоветский классик, подобна велосипеду: чтобы не упасть, ей нужно довольно быстро двигаться вперед. После какого-то институтского вечера с шампанским Иван Иванович и Верочка оказываются в интимной ситуации. Через некоторое время Верочка, смущаясь и краснея, сообщает Ивану Ивановичу, что она беременна. И спрашивает, что ей делать.
И вот тут Иван Иванович может оказаться в ситуации выбора. Он влюблен в Верочку и какой-то частью своей души как бы даже и рад ее беременности. Но ведь он — муж своей жены и, более того, отец своих детей. Как влюбленному мужчине ему следует бежать за цветами, а потом, вместе с Верочкой, в ЗАГС. Однако же сначала ему необходимо — без Верочки — оформить в том же ЗАГСе развод с женой. А вспомнив, что он — муж своей жены, он оказывается перед необходимостью строго поставить Верочку на место: «Поиграли и будет». Два Эго, до того жившие в Иване Ивановиче независимо друг от друга, и как бы друг друга не замечавшие, на пороге ЗАГСа приходят в столкновение.
Иван Иванович заметался.
Здесь мы вполне наглядно обнаруживаем, что Эго не едино, а множественно. Иван Иванович, имеет одно Эго (или, может быть, лучше сказать «суб-Эго») как муж, и хорошо умеет вести себя в этом качестве. Другое «суб-Эго» он имеет как любовник, и в этом качестве тоже оказывается вполне успешным. Действительности, в которых существуют эти его два Эго ортогональны: как-бы-одновременное существование Ивана Ивановича в качестве мужа и любовника возможно как раз потому, что, будучи с женой, он закрывает глаза на свои «маленькие шалости», а как любовник он с большой охотой забывает свою семейную жизнь как некстати приснившийся сон.
У Эрика Берна это психологическое явление схватывается в понятии «эго-состояний», и из его текстов очевидно, что эго-состояния для него психически более реальны, чем «сам человек». У Гурджиева это называется «множественностью я». Разделенность этих многих «я» представлена у него метафорой буфера, смягчающего толчки вагонов друг о друга до такой степени, что эти толчки не нарушают сон пассажиров.
Но вот «буфер» не сработал: создалась ситуация, в которой ортогональные действительности пришли во взаимодействие. Впрочем, только личность, живущая в этих действительностях, может удерживать их пересечение (последнее можно принять как ad hoc определение личности), до-личностная структура психики будет стремиться "соскользнуть" в одну из трудно совместимых действительностей, и "отработать" игнорирование другой (других).Может же быть и так, что Ивану Ивановичу давно надоела его жена, и он только и искал предлога, чтобы с нею расстаться. И вот предлог находится: зачатому ребенку нужен отец, и это настолько очевидно для Ивана Ивановича, что никакого выбора не требуется. Или, наоборот, интрижка с Верочкой Ивану Ивановичу наскучила, и он хочет ее прекратить. Для него очевидно, что беременность Верочки его не касается, и он говорит: «Это твои проблемы, оставь наконец меня в покое», — да так сурово, что совершенно невозможно поверить, что это он месяц назад дарил ей букеты роз. Здесь ситуация выбора тоже не возникает.
Только если по каким-то внутренним причинам Иван Иванович чувствует, что не может расстаться ни с женой, ни с любовницей, что ему необходимо быть отцом и старшим детям, и новому, еще не родившемуся ребенку, то есть что он, — переходя на теоретический язык, — как личность не может «отпустить» ни одну из ортогональных действительностей, — только при этом условии ситуация выбора начинает существовать.
Это виртуальная ситуация, которая поддерживается личностью и в которой, собственно, личность только и проявляется, поскольку в прочих, «гомогенных» ситуациях то или иное Эго («суб-Эго», как мы его назвали) справляется само. В каждой из отдельных действительностей, в которых живут «суб-Эги» Ивана Ивановича, они имеют определенный способ поведения, им нечего выбирать. Но ситуация в целом сложилась таким образом, что необходимый способ поведения в одной из частичных действительностей несовместим с поведением, требуемым другой частичной действительностью. Как позже сказала Верочка, утешая вконец запутавшегося Ивана Ивановича, «как ты ни поступи, ты все равно — подлец».
(На лекции, где автор приводил этот пример, один слушатель спросил, является ли последняя формула необходимым признаком экзистенциального выбора. Автор в ответ пробормотал нечто скорее отрицательное.)
Ситуация экзистенциального выбора как целое совершенно уникальна, она не предусмотрена и в принципе не может быть предусмотрена ни общекультурными нормами, ни внутренними субкультурами отдельных «суб-Эго». В этой ситуации Эго (то есть внезапно разделившиеся и противопоставленные друг другу «суб-Эги») не имеет заранее известного способа поведения.
Пока человек находится на вершине системы ортогональных, однако ставших благодаря его положению совмещенных‑но‑несовместимых действительностей, необходимость выбора у него уже есть, а возможности выбора еще нет. Если бы хотя бы одно из наличных, участвующих в деле «суб-Эго» могло решить задачу, оно бы ее решило, и ситуация выбора бы не сложилось. А коль скоро она наличествует и поддерживается личностью, ее решение — не дело Эго.
В своих метаниях в поисках выхода из сложившейся ситуации Иван Иванович выбирает не только то, как он будет жить в последующие годы, — он выбирает себя. Именно в этом и состоит роль личности в общем «раскладе» психики — в ситуациях, когда выбор необходим и возможен, выбирать свой дальнейший образ жизни и, главное, выбирать себя.
7.
Однако же, мы оказались перед трудным вопросом, который стоит перед нашим Иваном Ивановичем (как и перед каждым из нас). Мы увидели, что для того, чтобы быть личностью, ситуацию выбора нужно удерживать. Однако же жизнь течет во времени, и, удерживая ситуацию выбора, в конце концов, нужно этот выбор делать. А сделанный выбор потом еще и осуществлять и отвечать собой за то, что из этого получится.
Как же личность делает свой выбор?
Нетерпеливый читатель может кое-что узнать о дальнейших возможностях Ивана Ивановича, а также о том, что такое собственно экзистенциальный выбор, из соответствующих глав моей книги.
Однако же там нет ответа на вопрос, как личность выбирает себя, и что делает ее выбор (вспомните, пожалуйста, первую лекцию) подлинным или не подлинным.
Этим вопросам будет посвящена третья, заключительная статья цикла.
(Продолжение следует...)