Navigation

Вы помните, конечно, про три отстройки, необходимые для того, чтобы вылезать из лабиринта: отстройка от социума, отстройка от семьи, отстройка от своих неврозов. Сегодня мы поговорим о семье и о тех ловушках, которые в этом отсеке лабиринта существуют и удерживают людей.

Впрочем, тут образ, метафора «лабиринта» не совсем точна (как известно, всякая аналогия частична). Поскольку, человек, как известно, «сделан из людей», то, соответственно, мы сделаны, среди прочего, из этой семейной действительности. Уйти от этого невозможно, такая попытка была бы вредной. Так что задача состоит именно в том, чтобы избегать ловушек, а не в том, чтобы попытаться сделать вид, что меня там нет, или во мне этого нет. Это невозможно, а вот избегать ловушек — можно.

2.

Я начну с ловушки самой общей и самой простой. Семья — это форма существования людей, предназначенная, прежде всего, для продолжения рода.

Напомню, что семья имеет три основные функции: (1) рождение, выращивание и воспитание детей, (2) обеспечение образа жизни, быта, и (3) легализация сексуальных отношений.

С некоторой точки зрения, — несколько экстравагантной, но все же правомерной, — люди существуют для того, чтобы продолжать человеческий род. У Фрейда очень есть такой яркий образ, что вообще-то существует небольшое количество материи генофонда, в горсти уместится, а люди существуют для того, чтобы этот генофонд воспроизводить и транслировать. То есть генофонд существует через людей.

Этой точке зрения соответствует такая сущность, как род. Есть представление, что людям, чтобы нормально жить, нужно вписываться в свой род. Это — завуалированная неофашистская точка зрения терапевтов типа Хеллингера (о чем, конечно, большинство «расстановщиков» слышать не слыхивало и не отдает себе в этом отчет).

— А в чем именно фашизм?

М.П.: Ответ на этот вопрос будет некоторым отступлением от темы, но это все же имеет некоторое отношение к делу. С социологической точки зрения есть две формы общественного существования людей, «gemeinschaft» и «gesellschaft» — общность (или община) и социум. В социуме люди атомизированы и о своей совместности договариваются. В общине люди рождаются и, оставаясь в ней, являются не целостностями, не индивидуальностями, а элементами общинной жизни. Два тоталитарных проекта XX века — российско-советский и германский — по-разному пытались осуществить общинную идею на социальном уровне. Советский проект пытался на социум снизу доверху наложить идею общинного существования, там это называлось «коллектив»: все общности людей — коллективы, и в коллективах все как бы не атомизированы, а связаны по общинному типу (по этому поводу можно посмотреть хорошую книжку фон Хайека). А немецкий проект опирался на род, голос крови и тому подобные вещи. Я не знаю, осознает ли это сам Хеллингер, но выдвижение на первый план самосознание рода, — это наследие той самой идеологии.

— А советская идеология — «все для общества», да?

М.П.: Да, другой вариант. Только под «обществом» здесь понимается иерархия коллективов. Очень, кстати, российская идея, «общинная» по своей сути. Ловушка здесь в том, что в идеале в коллективе «один за всех, и все — за одного», а в реальности — «кто смел, тот и съел», да еще и закрепил ухваченное за собой и своими детьми, по принципу «номенклатуры». То есть принцип «эксплуатации человека человеком», выгнанный в дверь, возвращается в окно.

Но вернемся к нашим простым психотехническим «баранам». Самое простая реализация принципа рода — это родительское «все для детей». Или, в несколько ином повороте, — дети как смысл жизни. В некотором пределе и преувеличении такая мама потом скажет: «Я вам все отдала!» А в текущей реальности это бёрновская «загнанная домохозяйка», только не домохозяйка, а мама, у которой нет минуты свободной, потому что у нее дети, и это самое важное на свете.

Ловушка состоит в том, что если этому взрослому человеку недосуг жить своей жизнью, если эта женщина живет и пытается мужа заставить жить детьми, то, соответственно, дети, вырастая, предназначаются к такой же судьбе, им будет недосуг жить своей жизнью, они будут жить для детей, и т.д. Если никому недосуг жить своей жизнью, так никто и не будет собственно жить.

— Зато родовой смысл.

М.П.: Да, родовой смысл. То есть живут не люди, не индивидуумы, не индивидуальности, — живет род.

Это воззрение накладывает свою лапу как на родителей, так и на детей. Если дети воспитаны в духе идеологии, что-де «все для детей», возможны два варианта. Один — нарциссический, когда ребенок так и думает, что действительно «все для него». Вариант тяжелый, но курабельный. Хуже вариант, когда идеология «все для детей» транслируется, и предполагается, что собственной жизни никому не положено.

3.

Между тем, род — действительно нечто вполне реально существующее. Семейные психотерапевты это неоднократно выясняли. Бог его знает, как передаются всякие обязанности, долги, привилегии, и прочее, о чем пишет, например, Божорменьи-Нади. Но, так или иначе, род — это такая сущность, которая дает существование индивидуальному человеку. Не только собственно мать и отец дают существование, но через них род дает существование. И это «давание» требует какой-то отдачи.

Попытка обойти этот долг как правило не удается, во всяком случае, при мало-мальски высоком уровне бытия избежать взаимных и взаимно справедливых отношений с родом невозможно. Это надо как-то решать, взятое надо как-то вернуть роду. Как бы я ни отождествлял себя с духом, а бренную плоть полагал носителем духа, но если я хочу свободы, я должен возместить роду то, что от него получил.

Самый простой, ломовой способ — возместить это передачей дальше, деторождением. Но возможны и более тонкие и более сложные отношения, потому что, — это моя сугубо личная точка зрения, — мне кажется, что люди нашего порядка и нашего класса, могли бы не связывать себя деторождением, потому что сейчас есть задачи куда более насущные и важные.

— И деторождение, в общем, не гарантирует расплату с родом.

М.П.: Не гарантирует. Да, здесь очень сложные и тонкие отношения, их надо иметь в виду. Может быть, удастся в медитации вступить в какую-то коммуникацию с этой сущностью и спросить, чего от меня хотят.

— Почему ты ругаешь расстановщиков, которые, в общем, примерно в это и приводят человека, то есть они не то, что самостоятельная терапия, которая все решает, а они просто сводят с этим?

М.П.: Потому что они, — не все, конечно, и, уж во всяком случае, не лучшие из них, — но насколько я их знаю, они транслируют идею, что род — это та сущность, в которой следует быть и оставаться. А тут есть две возможности: встроиться максимально адекватно или отстроиться — тоже максимально адекватно.

— Выплачивая пожизненную дань?

М.П.: It depends, иногда пожизненную, иногда одноразовую, иногда семи-пяти летнюю, как сложится. Я говорю, это зависит от конкретных отношений с конкретным родом, от того, как устроен этот род, чего ему надо, от твоей кармы, от кармы рода, и пр.

Еще раз. рассматривать свое взаимодействие с родом можно с двумя противоположными интенциями: одна интенция — встроиться, другая интенция — отстроиться. Но для этого надо иметь соответствующую картину. Хеллингеровцы меня не устраивают тем, что у них этой альтернативы нет, они про это либо не знают, либо умалчивают.

Об этой теме можно было бы говорить часами, но, по-моему, она того не стоит. Я думаю, что этот выбор для человека предопределен тем, что называется у Гурджиева «магнетическим центром». Человек с достаточно мощным магнетическим центром там не увязнет, а человек, которому надо увязнуть, найдет, где увязнуть.

— Мы можем как-то правильно отсюда выйти?

М.П.: Я пока выдвигаю достаточно слабый тезис: есть такая сущность, очень мощная — род, и относительно рода есть альтернатива. Хотя сущность такая есть, хотя мы в нее встроены, и она в нас, через нас, на нас живет, но в принципе есть выбор. Можно в нее максимально адекватно встроиться, а можно от нее, опять же, мягко, максимально адекватно и незаметно отстроиться и идти жить своей жизнью.

Человек — существо многослойное, и, будучи созданными из праха, мы тем или иным организациям праха платим какую-то дань. Бывает — одноразово, бывает — пожизненно, бывает — в течение какого-то времени. Поскольку вообще-то человек есть дух, связанный с плотью, то с плотью, в частности — с родовой плотью, можно и нужно адекватно обходиться.

— А род имеет претензии только на плоть?

М.П.: К сожалению, род имеет претензии не только на плоть, и вот тут-то от него и надо отстраиваться. Это самая суть дела. Отдавая дань плоти, можно не влипнуть в психологические, тем более — духовные претензии рода, поскольку сейчас родовые формы существования — это плюсквамперфект, рецидивы тоталитаризма.

4.

Продолжая тему «рода», поговорим теперь о «родственниках».

Мы живем в социуме, где родственные отношения являются довольно мощной реальностью. Поскольку в открытом социуме — трудно, холодно, страшно, особенно в нашем российском, непутевом, постольку есть такая сеть, такая сетка — родственники. Если в этой сетке быть и участвовать адекватно, то там считается, что родственники друг друга так или иначе поддерживают, в трудную минуту умирать под забором не бросят, и т.д.

Есть интересное исследование экономического уклада некоторых африканских государств (Гевелинг, «Клептократия»). Там сильны родственные связи, и попытка втянуть родственников в совершенно не родственные европо-образные чиновные отношения создает довольно интересные коллизии. Исследование как бы не упоминает Россию, но мы же все понимаем… Это ж еще классики заметили: «Ну как не порадеть родному человечку!..» (Грибоедов). Так вот это пересечение двух типов социальных отношений, — европейской, по Максу Веберу, «бюрократии» в ее лучшем смысле, и сетки родственных связей, — порождает причудливые социальные формы.

Так вот, относительно родственных связей у нас тоже есть выбор — участвовать или не участвовать, как участвовать (завязнуь, компенсироваться и т.д.), надо ли нам это, зачем нам это надо.

— Компенсировать что?

М.П.: С одной стороны, надо чем-то себя занять, особенно в пожилом возрасте. С другой стороны, как я уже упоминал, в открытом социуме холодно и страшно.

Так вот, есть тема — родственники. Основной ее смысл — это сетка поддержки, в нашей действительности это основной ее смысл. Когда-то это была форма существования, так было организовано социальное существование людей — социум, но это времена давние, а сейчас это — сетка поддержки.

В одной хорошей фантастике (А.Лазарчук, «Абориген») описана идея альтернативной сетки поддержки, основанной не на фактических родственных связях, а на существовании особой организации. Впрочем, там эта организация существует полулегально на оккупированной территории (тут сразу вспоминается мрачный юмор Жванецкого: «теперь об этом можно только мечтать»). Организация, совершенно а-политическая, подчеркнуто а-политическая, — организация взаимопомощи и помощи другим людям. В нее обращаются, когда очень надо, и если члены организации в состоянии, они помогут, — по поводу ли врача, по поводу тяжелого неодолимого долга, по поводу неприятной судебной истории, и т.п. В организацию вступают люди, которые этого хотят, хотят этим заниматься, этим жить, в ней существуют, продвигаются, действуют.

— А люди, которые там хотят работать и работают, они — наследники той ценности поддержки?

М.П.: Да. Они наследники ценности поддержки людей, независимо от фактических родовых кровных отношений. Просто люди-человеки. Это можно вырастить из простого человеческого ощущения, что мы все в этом нуждаемся.

— Ну ты же это рассказываешь, значит для тебя это имеет какой-то смысл.

М.П.: Меня это очень греет, эта штука кажется мне восхитительной.

— В современных социальных структурах такие организации существуют, просто они, может быть, искривлены каким-то образом.

М.П.: Да. Они, к сожалению, все более или менее искажены неврозами. Но мы можем закладывать наши кирпичики в прообраз того, что в будущей цивилизации обязательно будет.

 5.

Мы прошли две темы, связанные с родом, теперь — про собственно семью.

Прежде всего, нужно сказать, что семья у людей имеет инстинктивную опору, то есть как домашние зверушки люди живут семьями. Если даже и не живут, то либо имеют надежду и собираются через некоторое время завести семью, либо имеют какое-то объяснение «почему не». Так что основа семьи — этологическая, люди как домашние зверушки так живут.

Инстинкты, как правило, не осознаются. В наших схемах инстинктивные драйвы доводятся до Эго через инстанцию Ид («Оно»). Психоанализ описывает инстинктивные отношения людей как «объектные отношения», — то есть с точки зрения психоанализа люди друг для друга — объекты инстинктивных драйвов. Но тут нужно заметить, что инстинктивная сфера многообразна, и, что касается продолжения рода, — чем среди прочего занята семья, — там цепочка от гнездостроительной фазы и до расставания с детьми, тоже весьма многообразна, там много всякого всего разного. Причем, как выяснили этологи, уже на уровне кошек (а у человека — и подавно) длинные инстинктивные цепочки легко разделяются на обособленные звенья. И все эти инстинктивные драйвы не менее сильны, чем секс, которым был так занят Фрейд.

В частности, напомню, что важным достоянием нашей Мастерской является понимание, что инстинкт параобразования отличается от сексуального инстинкта в узком смысле слова и играет в отношениях людей не менее, а часто гораздо более важную роль. Люди обустраивают себе пары не потому что хотят секса, а именно потому что им нужны пары, а секс — дело другое.

То, что в нашей культуре это, как правило, не понимается, создает у многих людей тяжелые коллизии. У гусей, по описанию Лоренца, с этим легче. В книге «Год серого гуся» есть несколько страниц, описывающих, как у гусей устроен инстинкт параобразования. Там сложно и тонко, там от наличия или отсутствия пары зависит социальный статус гусей, статус также зависит от того, какая пара. Там возможно даже в случае потери пары при смерти одного из партнеров образование однополых пар, не в смысле однополого секса, а именно пар, потому что пара необходима более, чем секс. Это в самом деле интересно и поучительно. Интересное «переложение» на человеческую (впрочем, межпланетную) действительность можно найти в романе американского фантаста Дж. Мартина «Умирающий свет».

Инстинктивные объектные отношения в семье можно крупным помолом разделить на четыре типа: (1) РД (детско-родительские) отношения, (2) партнерские (параобразование, секс, совместное выращивание детей), (3) сиблинговые (братья и сестры), и (4) родственные, поскольку у многих зверушек есть такой набор инстинктов и у людей тоже: разделение на «своих» и «чужих», особенно в детском возрасте, имеет очень мощную инстинктивную основу.

Инстинктивные связи людей, равно как и других зверушек, основаны как правило не на кровном родстве, а на импринтинге. Это этологи показывали бесчисленное множество раз на самом разном материале. Цыпленок относится к курице как к маме не потому, что она отложила яйцо, из которого он вылупился, а потому что в соответствующий момент она оказалась движущимся объектом около него, и у него возник импринтинг. Боулби показал, что у людей имеет место тоже самое, связи, в особенности детско-родительские, образуются по механизму импринтинга.

Про детско-родительские отношения я не буду много рассказывать, у нас это проработано, есть тексты в большом количестве. Это инстинкт привязанности по Боулби. Напомню, что под «любовью» люди часто понимают как раз перенос по инстинкту привязанности.

Второй тип — это параобразование. По этому поводу у нас есть подробное рассмотрение процесса трансформации параобразовательных отношений по схеме энеаграммы. Кому интересно, этот материал обязательно надо взять, там были найдены моменты необходимых «толчков» извне в точках 3 и 6.

Сиблинговыми отношениями мы теоретически не занимались, хотя они важны и многие из присутствующих в них «висят». Хотя, конечно, практически мы с этими вещами работали

6.

Если понимать семью как эгрегор, то нужно иметь в виду, что семья имеет не только нижнюю — инстинктивную — опору, о которой мы говорили, но и верхнюю «точку прикрепления». Эта точка прикрепления для семьи может быть обозначена прежде всего как миф семьи. Каждая семья необходимо имеет какой-то миф относительно того, что такое семья, — осознанный или не осознанный, выраженный или не выраженный.

Кроме того, уровнем ниже, многие семьи, помимо мифа относительно того, чем должна быть семья вообще, имеют легенду про «нашу семью». Это отчасти история, отчасти выдумка. Эти вещи сейчас интенсивно культивируются, все составляют родословные, даже множество компьютерных программ для этого есть.

На мифе семьи и легенде о «нашей семье» основаны — конкретнее и приземленнее — устои семьи: то, на чем она стоит. Устои более или менее конкретно выражены, более или менее осознаны. Это то, что передается детям как «в нашей семье живут вот так».

— Вы говорите здесь именно «семья», а ведь представления мужа и жены об этом могут сильно различаться, здесь вектор суммарный получается?

М.П.: Конечно. При этом возникает масса всяких накладок. У бедного отпрыска едет крыша: у папы — одни устои, а у мамы — совсем другие.

Сдвигаясь совсем в конкретику, мы переходим к описанию семейной системы. В семейной психотерапии эта тема подробно рассмотрена, до уровня учебников. Мы специально занимались Боуэном, поскольку он — один из близких нам по духу терапевтов.

Из боуэновских концепций мы, в частности, занимались так называемой «триангуляцией» — то есть тем феноменом, что в семейных системах любое напряжение между двоими как правило сливается на третьего, и третьего вынуждают, заметно или незаметно для него, занять относительно этого напряжения какую-то позицию. Чаще всего это напряжение между супругами, и детей вынуждают вставать на чью-либо сторону, как-то относиться к напряжениям и конфликтам родителей. Для освобождения от этой нагрузки необходима де-триангуляция, то есть нужно суметь отказаться от вставания на одну из сторон и выйти в нейтральную позицию, где ты понимаешь и того и другого.

7.

Семья — это жизнь «в одной лодке», это компания по жизни, которую человек не выбирает. Семья живет каким-то определенным образом, и, вырастая в этой семье, мы оказываемся вписанными, встроенными в этот образ жизни, тот или иной. Он может нам больше или меньше соответствовать, он может нам совсем не соответствовать, но мы начинаем с этого, и это в нас впитывается на уровне инстинктивного обуславливания. Воспитываясь в качестве домашних зверушек, мы научаемся жить определенным образом. Вытравляется это, — если этот образ жизни нас не устраивает, — очень трудно.

Это относится к той сфере, которую Гурджиев описывал как «идиотизм». Я напомню, что слово «идиот» к психопатологии было применено очень поздно, а этимологически в Древней Греции идиот — это тот, кто живет своей жизнью. Были граждане, которые выходили на площадь (агору), обсуждали общественные дела, были в этом активны, им было дело до того, что происходит в городе. А где-то там, в пригороде, на отшибе, — не рабы, не ремесленники, а по статусу равные, то есть благородные свободнорожденные — жили люди, которые общественными делами не интересовались, которым было на все на это наплевать. И вот их именовали «идиотами». Из этого же корня происходят такие известные нам слова как «идиома» или «идиоматическое выражение», то есть «идио(ма)тично» все своеобразное. Так вот, встроенность в образ жизни, образ представлений, ценности семьи создают для каждого из нас определенную меру этого самого «идио(ма)тизма», — такого своеобразия, которое впитано на уровне самоочевидности.

Какая-то часть этого, наиболее поверхностная и грубая, корректируется в школе, где ребенка подтягивают к социальным нормам: ему объясняют, как говорят и как пишут, и когда он говорит: «А моя мама говорит вот так», — ему объясняют совершенно чудовищную для маленького ребенка вещь: «Твоя мама говорит неправильно». То есть ему вменяют идею, что есть социальная норма, и она важнее, она имеет приоритет перед тем, как было в семье. Но это касается только довольно поверхностного слоя норм — относительно грамоты, относительно общепринятой картины мира, а большая часть на микроуровне впитанного ощущения «как живут», «как мы живем» остается такой, какая была создана в родительской семье — «идио(ма)тической», то есть особенной.

8.

Мы говорим о том, что семья — это компания по «лодке жизни», которую мы не выбирали. Вот еще некоторые связанные с этим ловушки.

В такого типа коллективах всегда происходит равнение на слабейшего в самых разных сферах. Например, когда в семье кто-то болеет, то вся семья «болеет», «мы болеем». Ребенок в такой семье вырастает со специфическим отношением жизни.

В отношении умственном и культурном семья также до некоторой степени равняется на слабейшего. Если в семье что-то обсуждается, то обсуждение происходит на том уровне, на котором это доступно для слабейшего. Если папа, допустим, умница и интеллигент, а мама — тетка и дура, то общение в семье происходит не на папином уровне, а на мамином. То есть не то чтобы не происходило общения на папином уровне, умного и тонкого, но вырастающий в этой семье ребенок привыкает к тому, что можно обсуждать темы на уровне глупой тетки, и это нормально. Его приходится потом долго отстраивать, то есть перевоспитывать относительно того, что некоторые вещи вообще обсуждению не подлежат, потому что они ниже уровня, возможного для обсуждения у интеллигентных людей. Но в семье это невозможно. Равнение всегда происходит на слабейшего.

Это же относительно эмоционального фона семьи. Если в семье есть истеричка, то это будет, опять же, в порядке допустимого способа взаимодействия людей для вырастающего ребенка. Боуэн утверждал, что уровень дифференциации у членов семьи приблизительно одинаков.

9.

Теперь про отношения и связи в семье.

Напомню здесь понятия «аттитюдов» и «филингов», которыми мы пользуемся. Эти неудобоваримые английские слова в российской социальной психологии используются для того, чтобы оттенить определенный специфический смысл.

Аттитюд — это то отношение к человеку, которое определяется местом, занимаемым им в жизни, в обиходе того, чье отношение рассматривается. У человека может быть несколько аттитюдов по отношению к достаточно значимым людям. Скажем, любимая мама, когда она в хорошем настроении — один аттитюд; мама, которая сердится, потому что я получил двойку или тройку — другой аттитюд, мама, которая скандалит с папой — третий аттитюд, и т.д.

Филингами называют те чувства, которые соответствуют данным аттитюдам.

Ловушка здесь состоит в том, что когда мы вырастаем в семье, для нас аттитюды становятся очевидной реальностью. Мама большинством людей не воспринимается как «просто человек», а воспринимается только через сетку своих аттитюдов. Научиться видеть свою маму как реального человека — это трудная работа. Обычно человек в упор не видит свою маму и прочих близких родственников, он видит свои аттитюды. Добиться видения действительности там трудно, там видимость, а чаще кажимость выступает во всей своей силе.

То же происходит при образовании семьи или даже пары. Мне не один раз доводилось наблюдать, как люди знакомятся, влюбляются, и сначала имеют действительную картинку своих действительных взаимодействий друг с другом. А потом они сходятся, может быть женятся, начинают вместе жить. И видно, как они перестают друг друга видеть, наблюдать это — фантастика. Вот только что, месяца три тому назад, они мне друг о друге рассказывали как о своей очень важной действительности, они взаимодействовали. И вот прошло три-четыре месяца, они вместе живут, они перестают видеть друг друга, у них складываются аттитюды. Соответственно, чувства заменяются филингами, то есть вызываются не реальным взаимодействием, а представлениями о том, кем эти люди стали друг для друга.

Специфические аттитюды возникают под действием известных нам невротических механизмов. И они определяют сеть отношений в семье — взаимных ожиданий, претензий, вины, обиды и пр.

10.

Можно установить триаду, составляющую образ себя. Есть (1) образ себя семейный, (2) образ себя социальный и (3) образ себя личный.

Вот взрослый, работающий мужчина. Когда с ним говоришь о его работе, совершенно четко видишь одного человека, он, может быть, высокого класса менеджер в сфере IT. Начинаешь с ним говорить о его семейных делах, — появляется совершенно другой человек. И наконец, иногда удается выманить, вызвать, «его самого». Он, например, любитель хорошей звукозаписи, и когда он начинает рассказывать о соответствующих девайсах, и как что звучит, и какая разница, и как ее слышно, — любо-дорого послушать. Но это случай, где все разнесено, а у большинства из нас это все более или менее смешано, интерферирует. Но все же часто одна из сил оказывается активной, то есть семейный образ или социальный, вторая — пассивной. А собственно личный образ себя оказывается согласующим.

-— А личный — это который для себя?

М.П.: Да. У некоторых продвинутых работников над собой именно личный образ себя оказывается активным, а остальное — по обстоятельствам.

— Социальных же тоже может быть несколько?

М.П.: Конечно, там группы, «кусты» таких субличностей. Они обычно более или менее собраны в кластеры.

— Приходится настраиваться на коммуникацию с одной, с другой, с третьей.

М.П.: Это у людей происходит автоматически, они даже не замечают этих переходов.

11.

Еще раз, о чем была речь. Во-первых, в исходном состоянии мы все вышли из семей, мы из этого материала состоим, и мы в этом бьемся, как муха в янтаре. Но можно это заметить, этот лабиринтный морок, и хотя бы в сознании иногда отстраиваться, то есть иметь возможность на это посмотреть со стороны.

А дальше, все перечисленные пункты — это точки выбора. Относительно всех этих вещей можно выбрать какое-то положение, либо обходиться с этим как-то, либо оборвать эти связи, четко понимая в каждом отдельном случае, чем за что заплатишь.

Еще об этом можно сказать так: каждая такая связь содержит обмен, и у большинства из нас в начальном положении обмен этот крайне неадекватен и не в нашу пользу. Вот родовые отношения, семейные отношения во всех их аспектах, отношения с мамой, инстинкты, мифы. У нас есть работающие схемы обхождения с этим, то есть общая схема: «во мне есть инстинкт, но я — не мой инстинкт», и, соответственно, я могу с ним обойтись. В любом случае, пока и поскольку я в теле, я с инстинктами должен обходиться, но в одном случае я ему дам ход, а в другом — отстроюсь от него. Скажем, если у меня есть какие-то парно-сексуальные инстинкты, и я хочу этой самой любви, я дам этим инстинктам ход, — настолько, насколько дам, — и буду на них опираться. А если не хочу, то не дам, отстроюсь, скажу: «У меня есть инстинкты, но я — не мои инстинкты».

— А что значит обмен не в нашу пользу?

М.П.: В большинстве случаев те отношения, в которых мы находимся, нас «кушают». И кончается это тем, что когда запас кончается, как это у одной поэтессы (Н.Горбаневская) замечательной сказано: «И на закате время устает, и пропускает нас вперед». Кончается это исчерпыванием запаса и смертью. Но отношения могут быть налажены, стать взаимовыгодными, взаимно питательными, и дать нам гораздо лучшую, гораздо более совершенную и гармоничную жизнь.