1. Речь пойдет об эмоциональном переживании того, что условно можно назвать разными вариациями недостаточной ценности, неполноценности, ущербности и т. п.

Прежде всего, здесь надо подчеркнуть (в этом случае особенно, как и в остальных тоже), что отрицательно-эмоциональная реакция — это реакция на какое-то положение дел. А положение дел здесь — это образ себя.

Это важная идея. Чтобы обходиться с этим кругом эмоций, эту идею нужно понять, схватить до печенок. Речь идет не просто о положении дел «я какой-то/я какая-то» («ты какая-то не такая, я какой-то не такой», как пелось в старых песнях). Речь идет именно об образе себя. Поэтому нам придется довольно много и непросто поговорить о том, что такое образ себя.

Во-первых, образ себя, уже потому, что он образ, предполагает того, кто этот образ видит. Я его условно называю бехолдером, ссылаясь на английскую поговорку «beauty in the eyes of beholder». Как всегда, во всех случаях формирования тех или иных психических образований, бехолдер сначала внешний, — как правило, это родители и более общие парентальные фигуры. Затем этот бехолдер интериоризуется.

Про интериоризацию я сейчас специально много говорить не буду, когда-нибудь придется поговорить об этом специально; это довольно важная, но сложная тема. Достаточно сказать, что родители, формирующие этот образ, как правило, заодно формируют и интериоризацию. Фразы, типа «ты только посмотри на себя» и т. п. — они как раз и осуществляют эту функцию.

Что такое образ себя? Как я кому-то уже говорил и в каких-то местах писал (будет довольно сложный термин, не пугайтесь, пожалуйста), образ себя — это то, что в философии называется превращенной формой. Здесь я ссылаюсь на соответствующую статью Мамардашвили. Я попробую, как могу, на пальцах объяснить это.

Человек, в частности ребенок, находится в какой-то системе взаимоотношений, как-то себя ведет, как-то в этой системе взаимоотношений себя проявляет. Некоторые проявления более или менее постоянны. Это формирует какие-то ожидания, какие-то представления о том, чего от этого ребенка, и дальше от этого человека ждать. Вот это «чего от тебя ждать" — это и есть основа формирования образа. Такая стандартная фраза, привычно звучащая в семье «вечно ты (скажем) набрызгаешь в ванне», «вечно ты разливаешь суп», или типа «какая у нас замечательная девочка, никогда она в школу не опаздывает». Вот это «вечно ты», «никогда», «всегда» формируется, в конце концов, в некий образ «он у нас такой», «она у нас такая».

Момент превращенной формы, момент формирования образа — это и есть переход от описания поведения к описанию как бы самого человека. Я недаром здесь говорю «как бы», потому что это формообразование — образование превращенной формы — связано со множеством превратностей. Например, редко учитывает различие субличностей; часто, даже если по делу, то подхватывает что-то заметное, и чаще негативное, и опускает что-то менее заметное; или, как всегда, забывают похвалить, если для этого нет особенных причин. Но это только часть дела.

Другая часть дела и очень важная, что у прообразов бехолдера (родителей, старших братьев, сестер, учителей) — у каждого свое «кино». И в этом своем «кино» они от этого ребенка чего-то ждут, как правило не очень обращая внимание на то, чем/каким этот ребенок на самом деле является. Например, ждали мальчика — получилась девочка, или наоборот. Соответственно, эти ожидания образу ребенка как-то навязываются, в большей или меньшей степени.

Семья — клубок сложных отношений, как правило (вспомним общую идею Успенского), пропитанных, в том числе, и отрицательными эмоциями, и сложных взаимодействий. В этот компот (а иногда, скажем прямо, змеюшник, хотя бывают и хорошие семьи) ребенок попадает, занимает какое-то место в семейной системе. Образ, который ему предлагают, или навязывают, — этот образ в значительной степени связан с системой ожиданий в семье, больше, чем с конкретными свойствами этого ребенка.

Предположим, от ребенка ждали, что он будет необыкновенно умный (допустим, он сын профессора математики), а он вовсе не оказывается необыкновенно умным, а, может быть, оказывается вообще телесного или эмоционального типа, хотя, в общем, нормально умен при этом. Но ему грозит лейбл «неумного», потому что он не оправдал ожидания. Или, если от девочки ждали, что она будет какая-нибудь необыкновенно красивая, а она просто обыкновенно симпатичная, она может заработать лейбл дурнушки, потому что, опять же, не оправдала ожиданий.

Это отношение, стандартизуемое в образе, оформляемое в эту превращенную форму, может быть просто практикуемым, а может быть оформленным в слова. Как у Витгенштейна, — какие-то вещи сказываются, какие-то вещи показываются.

Образ себя в человеческих культурах всегда в той или иной степени оформляется в языке. Конечно, это не обязательно прямые характеристики «ты такой, она сякая», но, так или иначе, об этом говорится — это во-первых. Во-вторых, даже если в family of origin об этом не говорится прямо, словами, то, выходя из этой семьи в мир (в какой-то мир), растущий ребенок, потом подросток сталкивается с контрастными описаниями. Допустим, ребенок вырос в семье, где его не любят, привык к этому, ему кажется это само собой разумеющимся, он даже не догадывается, что бывает как-нибудь иначе. Он, в конце концов, попадает, так или иначе, в другие семьи (в гости, в школьных разговорах, еще как-нибудь) и обнаруживает, что бывает иначе, и это «бывает иначе» ему описывают в словах.

Еще раз. Образ себя как форма, как некоторая оформленность, оформляется, в том числе, в словах. Конечно, слова не схватывают всего, слова не схватывают оттенков. Если речь идет об эмоциональной атмосфере, то слова неточны и т. д. Но слова эти всегда есть, и они как стержни организуют эту форму — форму образа себя. «Я у нас некрасивая», «я у нас умный», «она у нас способная», «он у нас веселый» и т. д.

Следовательно, если в момент начала работы над собой вы обнаруживаете, что вас что-то в образе себя не устраивает, например, вы не чувствуете себя достаточно ценным (к чему мы еще вернемся), попробуйте поймать формулировки, которые «пришпиливают» ваш образ. Попробуйте эти формулировки поменять. Те, кто со мной работает, знают, что я всегда уделяю большое внимание разным лингвистическим трюкам, как я это называю.

Делается это следующим образом. Выявив, допустим, негативное описание, типа девочка считает себя дурнушкой или мальчик считает себя недостаточно сильным, — категорически, решительно запретить себе негативные формулировки. Здесь, конечно, есть некоторая опасность попытаться соврать себе, что, конечно же, не сработает или ухудшит ситуацию. Формулировки могут быть нейтральными и формулировки должны подразумевать принятие себя таким/такой, как есть (дальше мы специально поговорим о типах оценок и путаницы в оценках). Формулировки должны быть более или менее точными и эмоционально принимающими. Дурнушка, конечно, не обязана воображать себя красавицей, но заметить себя просто симпатичной она может.

2. Переходим к оценкам. Тут опять будет довольно сложная теоретическая схема. Оценки человека могут быть распределены по трем разным направлениям или аспектам: функция, бытие и воля. (Это разделение, эта триада принадлежит Беннетту. Его четырехтомник «Драматическая Вселенная» с этого начинается и на этом основывается.) К сожалению, в оценках и самооценках эти вещи часто путаются.

2а. Функция. Это то, что человек может в разного рода деятельностях. Человек может поднять такой-то вес и не может поднять больше. Кто-то умеет хорошо готовить, кто-то готовить не умеет совсем. А также рисовать, играть на скрипке и т. д. Полезно разделять способности и навыки, а в способностях — capacity и ability, как описывается это в хорошей психологии, и т. д. Все это функции.

О функциях, естественно, судят по проявлениям. Но суждения эти часто искажены обстоятельствами проявлений. Скажем, подросток не хочет учиться, еле-еле переваливается из класса в класс; его обозначают как неспособного; потом с ним происходит что-то, ему чего-то захотелось — он поступает в институт, оказывается очень способным, умным и т. д. Это не значит, что он в школе он был неспособным. Он просто не хотел этим заниматься. И т.д.

Оценки функций в образах себя и других, конечно же, совершенно необходимы, потому что, имея дело друг с другом в разных деятельностных ситуациях, нам необходимо знать, чего друг от друга ждать. Если, скажем, мы идем в поход в горы, имеет смысл знать, кто что может физически, и т. д.

К сожалению, на эти функциональные оценки наворачиваются оценки бытия. Если человек не может поднять какой-то вес, а сосед его может, то тот, кто не может, рискует получить характеристику «слабак». Надо сказать, что в современном (приличном, добавлю я) обществе эти характеристики сглаживаются, поскольку существует картина мира, что люди разные, у них разные возможности-способности, и они ценны именно своим своеобразием. Хотя архаическое сознание, которое, в общем, бытует и даже навязывается, к сожалению, предполагает переносы с функций на оценку качества бытия.

Например, то, что называют героическим эпосом, в своей значительной части — это культ физической силы или, в лучшем случае, чуть сложнее — бойцовских качеств. «Богатыри» самые сильные, и этим они как бы и замечательны. Понятно, что в определенного рода культурных ситуациях это имело определенный смысл. Мы, естественно, туда не пойдем, но вспомним, что в нашей культурной ситуации это может иметь смысл в некоторых ситуациях, а может не иметь смысла в других ситуациях. Вообще, культ силы, переходящий в культ насилия — это не то, что приличные люди нынче исповедуют.

Но зато в нашей культуре очень силен примат сверхценности интеллекта. Из трех гурджиевских типов (телесного, эмоционального и интеллектуального) интеллектуальный тип в нашей культуре переоценивается.

Перенос функциональных качеств на бытие требует, как я уже обратил наше внимание, определенных картин мира, в том числе ценностных картин. Соответственно, я могу здесь только рекомендовать нечто, не очень настаивая, поскольку ценности — личное дело каждого. Позволю себе рекомендовать картину мира, в которой человеческое разнообразие до мельчайших деталей само по себе является ценным, и каждый человек со своей генетикой, со своим гороскопом, со своим наследием, наработанным в прошлых рождениях (если кто в это верит), — каждый человек с такого рода своеобразием ценен именно своим своеобразием. Функциональные же оценки важны не как оценки, скажем условно, «качества» человека, а просто как оценки, которые необходимо учитывать, вовлекаясь в какую-то деятельность.

2б. От функции переходим к бытию. Здесь нужно иметь в виду, хотя это совершенно не очевидно, что наша культура основана на бинарном различии «хороший — плохой». Еще раз скажу: это совершенно не очевидно, в самом общем виде, что люди делятся, якобы, на хороших и плохих. Это дает основание для подтаскивания функциональных особенностей людей в характеристику их бытийную. Богатырь, герой — это, якобы, хорошо, а слабак — это, якобы, плохо, хотя уже в древнегреческой мифологии нам, к счастью, оставляют лазейку. Во-первых, там есть хитроумный Одиссей как ценность, во-вторых, там есть прекрасная Елена как ценность. Так или иначе, есть очень сильная тенденция функциональные максимумы и минимумы относить к бытийной шкале «хороший — плохой».

К сожалению, недостаточно думающие, недостаточно понимающие жизнь подростки, юноши и девушки мечтают о добывании себе каких-то максимумов, надеясь через это завоевать себе бытийное преимущество. Например, был у меня знакомый, даже клиент, который любил поигрывать на гитаре, и даже пару раз взял в руки саксофон. При этом ему очень хотелось быть самым-самым крутым музыкантом. Он думал не о том, что он хочет выразить своим искусством, не думал о каких-то художественных вещах, о творчестве. Он просто хотел быть самым-самым. Понятно, что, надеясь быть самым-самым, и оказываясь не самым-самым, и даже самым не-самым, он рискует попасть в ощущение неполноценности. Потому что полноценное в этой картинке — это «звезды», которые невесть каким способом достигли какой-то знаменитости.

Итак, бытие. Я предлагаю здесь обращаться к ценности бытийного разнообразия. Люди разные не случайным образом, а как наполнение необходимого спектра разнообразия человеческих качеств. И ценно не достижение каких-то максимумов, или в каких-то случаях минимумов, а ценно оптимальное проявление себя в своем своеобразии. Для тех, кто готов воспринимать такой язык, скажу формулу: «каждый из нас очень ценен для Господа — такой, какой он есть». Это не обязательная формулировка, возможны формулировки и вполне светские, как стремление к творческому самовыражению и творческому своеобразию.

Здесь для меня как музыканта очень ярким примером является композитор Лядов. Он был младшим современником таких гигантов, как Чайковский, потом Римский-Корсаков. Он вместе с ними преподавал в питерской консерватории. Дар его был мягкий и скромный, но совершенно своеобразный. Как знаток и ценитель, я могу вполне сказать, что если бы не было Лядова, русская музыка потеряла бы что-то очень значительное. Хотя не был он гигантом, не был ни Рахманиновым, ни Скрябиным, ни Чайковским, ни Римским-Корсаковым, а был Лядовым. И спасибо ему за это.

2в. Теперь мы переходим к третьему качеству — воле. Тут мы обнаруживаем, что в наших оценках, в нашем ценностном подходе имеет место бинарное разделение на злодеев и добро-деев. Злодеев часто не называют злодеями, но ставят им в упрек недостаточную старательность по формуле «могла бы, если бы захотела». В частности, это нередко связывается странным образом с внешностью.

Представьте себе, что какую-нибудь девочку в классе и подружки, с одной стороны, и мальчики, с другой стороны, оценивают как дурнушку. При этом как-то предполагается, что это не просто какие-то ее свойства — отдельные свойства, отдельные ее черты кому-то могли бы нравиться, кому-то могли бы не нравиться, но за этим подспудно витает, что она «недостаточно старается». В отношении внешности понятно, что это особенно нелепо. То же относится к таким функциональным сферам как успехи в работе/учебе, т. е. как бы ценностью оказывается усилие. Причем эта оценка, как правило, скажем, неосновательна, несправедлива.

С другой стороны, сама эта ценность — усилия, когда оценивающий (в том числе оценивающий сам себя) использует эту оценку уместно и по делу, — эта оценка важна, и часто она в состоянии перекрыть функциональные оценки в общей оценке бытия. Например, говорят: «сильный человек», имея в виду именно его способности воли. Это, как бы, является высоко положительной бытийной характеристикой, а совсем не функциональной.

Что необходимо нам как работникам над собой, как гурджиевским людям, из этого извлечь? Во-первых, необходимо тщательное, внимательное разделение оценок себя и других по этим разным сферам. Особенно важно не путать функциональные оценки и бытийные оценки. Также очень важно оценки воли, способности к усилию, жизни в готовности совершать усилие, в отличие от насилия.

3. Теперь подведение итогов и возвращение к тому, что образ себя складывается в детстве.

Когда мама говорит ребенку что-то вроде «ах ты, мой хороший!», что она может иметь в виду? Смотрите, какая тут богатая дифференциация. Во-первых, она может иметь в виду (и чаще всего так и бывает), что этот малыш не мешает ей вставлять его в свое «кино», т. е. реализовывать материнский инстинкт с теми или иными приукрасами.

Представьте себе двух малышей, из которых один получает это — «ах ты, мой хороший!», поскольку у мамы сильно проявляется материнский инстинкт. А другой не получает, поскольку у мамы материнский инстинкт спит, не проявился. Это совершенно никак не зависит от качеств, свойств, особенностей — бытийных, функциональных, волевых — самого этого ребенка. Один оказался в нужном месте в нужное время, получил это «ах ты, мой хороший!» и чувствует себя хорошим, а другому не повезло — не получил и не чувствует себя хорошим.

Переходя к образу себя, соответственно, один имеет много шансов для принятия себя, другому труднее. Еще раз: это ситуация, где «ах ты, мой хороший!» как основа формирования образа себя, от ребенка вообще никак не зависит.

Дальше. Ребенок растет, интенсивность материнского инстинкта стихает, заменяется более или менее человеческим отношением. Что может дальше иметься в виду под этим «хороший»? Во-первых, соответствие тому, как родители понимают «что такое хорошо и что такое плохо». Во-вторых, — совершенно другая вещь, отдельная: насколько ребенок удобен, и что в этом смысле родителям, вообще семейной системе, от него надо. Допустим, ребенок активный, шумный (в скобках: наверное, талантливый; еще в скобках: наверное, пассионарный, если воспользоваться этим термином). А вот родителям он ужасно мешает своим шумом. Они его все время гасят, дают понять, что он такой, какой он есть, нехорош, он мешает.

Наконец, третье, что может значить «хороший». Это возможность вывести его на какую-то собачью выставку (как я это постоянно описываю) и получить медаль. Использование ребенка как нарциссического придатка, — так это в теории называется. Здесь уже не свои собственные ценности и не своё собственное удобство, а выводят ребенка на какой-то внешний суд (например, оцениваются его успехи в школе), и «хороший» — значит приносящий родителям вожделенные медали. И вот это всё у ребенка, который получает это «хороший» или получает это типа «неудобный», «нехороший», «невыигрышный», не какой-то — всё это откладывается у него в образе себя.

Что со всем этим необходимо делать? — авторизовать образ себя, т. е. отказаться от интроецированных внешних ценностей — родительских ли, учительских ли, еще каких-то; отказаться от слияния «мы ценим то и сё»; набраться мужества и сформулировать, что ценю я, что нужно мне, и т. д.

4. Трансформации образа себя затруднены тем, что образ себя часто является основой, стержнем того, что у Гурджиева-Успенского называется «ложная личность». То, что я «вот такой», — это основа того, как я чувствую и веду себя в мире. Если, допустим, этот образ себя негативен, скорее всего, это как-нибудь компенсируется. (Здесь необходима отсылка к Достоевскому, где эти компенсации исследуются очень многообразно).

Если какие-то особенности преувеличены, это дает возможность как-то обустраиваться в мире, и если с этим работать, то это значит — в значительной степени и необходимым образом, в том или ином темпе и ритме, потерять какую-то опору под ногами. Если, скажем, девочка, потом девушка, потом женщина привыкла основываться на том, что она дурнушка, то обнаружить, заявить себя симпатичной — это значит изменить свое положение в мире, и к этому надо как-то пристраиваться. Допустим, дурнушка могла играть в берновскую игру «чего вы хотите от человека с деревянной ногой?», а если перестать, то, может быть, жить придется как-то совсем иначе.

В наших современных терминах трудности с образом себя описываются как в самом широком плане нарциссизм, т. е. излишнее внимание, непрозрачность, возня вокруг образа себя. Нарцисс, как вы помните, был очень занят своим отражением, настолько, что — в разных вариантах мифа: в более мягком ему было не до нимф и, соответственно, бедняжка нимфа Эхо от него ничего не добилась; а в более жестком варианте вообще помер с голоду, поскольку ничего, кроме собственного отражения, его не интересовало. Возня с образом себя и его неудовлетворительность, неудовлетворенность им — это и есть, в самом широком смысле, нарциссизм. Проблематичность образа себя, невозможность заняться ни собой, ни делом, поскольку эта промежуточная превращенная форма занимает все внимание, определяет взаимоотношения человека с окружающим и т. д.

Соответственно, вспомнив все, о чем я сегодня рассказывал, я хотел бы оставить нас с вопросом: как добиться удовлетворения образом себя? Как добиться того, чтобы эта превращенная форма «какой я/какая я» была прозрачной или, точнее и полнее сказать, мембранной, т. е. могла открыться насколько и когда надо, и могла закрыться насколько и когда надо? И не только не мешала, но и способствовала бы нормальной жизни и нормальной Работе человека.

В этом контексте я, конечно, хотел бы напомнить вам про основной концепт в этих лекциях — концепт игры. Как обустраивать образ себя, чтобы им было удобно играть, и чтобы он не привлекал к себе излишнего ненужного внимания?