1. Итак, начнем с начала.

В чем состоит весть Гурджиева? Ее суть в том, что люди не то, чем могли бы быть и чем должны были бы быть. У Гурджиева во «Всё и вся» даже есть главка, которая так и называется: «Почему люди — не люди».

Это по сути своей гностическая идея, гностики полагали свое «знание» именно в этом: у людей есть возможность какой-то другой жизни, эта другая жизнь более истинна, более ценна, более подлинна, даже, может быть, в каком-то смысле более естественна. Гностики начала нашей эры выражали свое «знание» в довольно сложно устроенных мифах, в наши времена Гурджиев выражает это знание, рассчитывая на так называемую научную картину мира, пристраиваясь к ней.

Так или иначе, суть дела в этом: мы — не то, чем могли бы быть и должны были бы быть.

Это отличается от привычного представления об эзотерике. Обычно люди об эзотерике думают, как о чем-то «дополнительном». Вот есть обычная жизнь, а в дополнение к ней можно еще развить в себе особые способности, особые возможности, особые силы — то, что в традиции называется сидхи, как дополнение к обыденной жизни.

Весть Гурджиева, в каком-то смысле, противоположна. Не дополнение, не вишенка на торте, не воскресный поход в какую-нибудь церковь. Это обращение к нашей обычной жизни. Можно воспользоваться здесь формулировкой: «Обычное — ненормально, нормальное — необычно». Еще раз: «Обычное среди людей — ненормально, нормальное для людей — очень среди людей необычно».

2. Что же с людьми не так? О чем конкретно говорит нам Гурджиев? В варианте Гурджиева-по-Успенскому (это не единственный вариант, но сейчас мы будем иметь в виду именно его) утверждается, что в своей обычной жизни люди спят.

Это, конечно, метафора, которую нужно раскрывать, расшифровывать и пытаться понять, поскольку в нашем обычном понимании люди спят, когда спят, а когда просыпаются, то это — так называемое «бодрствующее» состояние. Но это «бодрствование» Гурджиев метафорически называет тоже сном.

Речь идет о сознании и воле.

Начнем с сознания. Гурджиев обращает внимание своих слушателей, что люди редко сознают то, что происходит с ними и вокруг них, даже то, что они сами делают. Вспомните обычный опыт: можно выйти из дома, дойти до метро, сесть в поезд, ничего вокруг себя не заметив. При этом вы не будете сталкиваться с другими людьми, не будете натыкаться на столбы, вы, где нужно, предъявите карточку, может быть даже постоите в очереди в кассе и купите билет, — и всего этого не заметите, как бы задумавшись о чем-то другом. Может быть даже, сев в поезд, вы обнаружите, что вы сели в этот поезд по привычке, а сегодня вам надо было бы ехать совсем не туда. Только где-то в середине пути вы можете спохватиться и вспомнить об этом.

Можно где-то находиться и как-то действовать, совершенно не сознавая того, что есть вокруг и что происходит. И уж тем более люди крайне редко сознают себя самих — тех, кто находится там, где находится, и сознает то, что сознает.

Люди редко практикуют сознание и еще реже — самосознание, привычно подменяя сознание (точнее говоря, процесс «сознавания») мышлением или знанием. Например, человек что-то знает про себя, знает, кто он такой. У меня в Мастерской много занятий построено на само-презентации, когда человек рассказывает о себе, показывает себя. И вот, представьте себе, что человек может много и подробно рассказать о себе, вообще не приходя в сознание. Это часто бывает, потому что люди, представляя себя, волнуются, и это волнение полностью выбивает их из какого-либо сознания, сознавания.

Или можно прийти на какое-нибудь собеседование тоже в некотором волнении. И выходя с собеседования вдруг вздрогнуть: что-то как-то я там говорил, как-то действовал, о чем-то меня спрашивали, я что-то отвечал, — а меня там, вообще-то, и не было.

3. Возможность сознания и самосознания в человеке заложена. Человек может сознавать окружающее. Человек может даже сознавать себя, т. е. сознавать себя, сознающего то, что он сознает. Человек может практиковать сознание и самосознание.

Если спросить человека: «Ты замечаешь то, что вокруг?» или: «Ты замечаешь, сознаешь самого себя?» — в тот момент, когда вы его об этом спросите, он может начать сознавать окружающее и даже самого себя. При этом, перед тем, как вы его спросили, он может не сознавать ни окружающее, ни себя, но сильно удивится и не согласится с вами, если вы ему об этом скажете, потому что — вот же, он сейчас сознает и окружающее, и себя. А когда человек не сознает себя, он, естественно, не сознает того, что он не сознает себя.

Поэтому идею, что люди «спят», в смысле отсутствия сознания, понять не так легко. Успенский предлагает обратить внимание на характерный момент. Если вы уже практикуете вспоминание себя, или самопамятование, то в момент, когда вы вспомнили себя, вы можете обратить внимание на то, что до этого момента вы себя не помнили. Это как раз тот момент, когда вы можете сознавать, что вообще-то вы сознаете себя и окружающее довольно редко.

Понимание этого требует практики, времени и усилий. Прилагать эти усилия и практиковать это будет только тот, кто будет, — то есть тот, кто поймет, зачем это нужно, зачем прикладывать эти усилия, в чем смысл. А это понять не так легко. Поэтому можно/нужно сказать странную вещь: то, о чем рассказывал Гурджиев Успенскому, а Успенский поведал нам, — очень «эзотерично». Не в том смысле, что это как-нибудь от кого-нибудь скрыто, а в том смысле, что это не сразу и не каждым может быть понято. Понимается только теми, кому нужно, да и то с большим усилием и посредством немалого труда.

Я знакомился с этими идеями больше полувека назад, с тех пор довольно интенсивно стараюсь все это практиковать, но тоже не могу похвастаться тем, что я помню себя постоянно. Вот я читаю эту лекцию. Поскольку речь идет о том, чтобы помнить себя, т. е. практиковать самосознание, я стараюсь вспоминать себя. Но мое самопамятование то включается, то выключается, — я «вдруг» ухожу в произнесение этой лекции и в размышления о том, что я должен сказать. Хотя возможно (и даже полезно) помнить себя, помнить, что происходит, и при этом делать то, что ты делаешь.

Обычные люди подменяют сознание, то есть процесс сознавания, и самосознание — мышлением. Поэтому о нас и говорят, что мы homo sapiens sapiens. По Гурджиеву это как раз и делает нас не совсем людьми. Попросту: если и насколько удастся эти идеи понять, мы можем понять, что по большей части времени нашей жизни нас как бы нет.

Идеи это непростые, и понять и принять их непросто. Не спешите сейчас думать, что вы все это поняли. Лучше, чтобы у вас это отложилось как некий вопрос: что бы это все могло значить?

4. Теперь про волю. В обычном сне с человеком происходит то, что происходит, хотя ему может сниться, что он что-то делает, куда-то бежит, с чем-то борется, чего-то достигает. Но даже понять, что это иллюзия, и что во сне с человеком все происходит, — даже это понять и с этим согласиться не так легко. Рассказывая свой сон, человек, скорее всего, так и будет рассказывать — куда он побежал, что он сделал, что с ним случилось и чем он на это ответил. В этом рассказе подспудно чуть ли не имеется в виду, что человек «сам» что-то делал, куда-то бежал, с кем-то сражался. Хотя, если остановиться и подумать, мы понимаем, что человек лежал в своей постели и ничего этого он не делал.

Еще труднее попробовать понять, что так же и в обычной жизни с нами по большей части все происходит. Почему это трудно понять и что бы это могло значить?

Вообще-то в нашей жизни мы постоянно совершаем волевые усилия. Например, звонит будильник, человеку надо встать. Предположим, что не встать у него возможности нет, потому что у него намечены неотложные дела. Тем не менее, человек, когда он встает из постели, не встает как зомби или как мертвец в страшной сказке. Ему нужно волевое усилие, которое запустит его вставание. Так что у нас есть реальный опыт того, что мы что-то «делаем», и это формирует в нас представление, что мы постоянно прикладываем усилия воли.

Но эти усилия воли мы прикладываем, во-первых, неосознанно, а, во-вторых, то, к чему мы прикладываем эти усилия, обусловлено для нас чем-то извне. Когда нам надо вставать, — нам надо вставать для чего-то, из-за чего-то: например, нам надо ехать на работу, и это заставляет нас вставать.

В психологическом генезисе воля начинается с того, что у ребенка формируется инстанция, которую можно назвать Представителем родителя. Что-то ему запрещено, и он говорит «мне мама не велела»; что-то нужно, и он знает, помнит, что мама-папа велели, а позже учительница задала то и се. Эта инстанция, с одной стороны, требует включения внутренней воли, потому что за уроки большинству детей сесть непросто. Помнить о том, что мама запретила и что мама велела, и делать это, тоже требует усилия воли. Но с другой стороны, оказывается, что действия, цели, задачи этой воли обусловлены. Насколько обусловлены — это предмет философских дискуссий в течение многих веков и современных психологических исследований.

Гурджиев здесь утверждает, что человек имеет определенную аппаратуру, с помощью которой он может делать то, что он делает. Но этой аппаратурой как извозчиком пользуется тот, кто этого извозчика наймет. И человек как извозчик потащит свою повозку туда, куда ему скажет наниматель. А нанимателем этим оказывается социум в самых разных его сечениях: от ближайших социальных связей человека и до отдаленных общих установлений. Все это формирует то, как и куда человек катит свою повозку.

5. Это можно попробовать понять, вспомнив моменты, когда вам кажется, что вы совершаете выбор. Например, крупный выбор: поступить в тот институт или в другой институт, жениться ли на этой девушке, выйти ли замуж за этого молодого человека. Если вы попробуете тщательно анализировать эти ситуации, вы можете с удивлением, а может быть, с огорчением или даже с испугом обнаружить, что никакого выбора на самом деле у вас там не было. Все было вполне предопределено. Бывают действительно моменты выбора, Гурджиев называет их «перекрестками», но обычные люди редко их замечают, редко пользуются этим выбором и тем более не знают и не понимают, какие линии движения могут определить этот выбор.

Например, предопределенность женитьбы могла быть заложена года два назад до этого, когда юноша выбирал, пойти ли ему в библиотеку чтобы готовиться к экзамену или пойти на свидание с этой девушкой. Он тогда не знал и представить себе не мог, что именно в этот момент он выбирает дорожку своей будущей жизни на много лет вперед. Но было оно вот так.

У Успенского есть небольшая повесть, «Странная жизнь Ивана Осокина» (кстати, очень рекомендую ее посмотреть). История там состоит в том, что человек, прожив какую-то часть своей жизни, обнаружил, что зашел в тупик, взмолился, воззвал к помощи и получил эту помощь: некий волшебник дал ему возможность с какого-то момента все переиграть заново. И вот Осокин с ужасом обнаруживает, что, начав довольно далеко от того момента, где он сейчас находится, он повторяет все те же самые действия, которые ведут его туда же, где он оказался. И он не знает, какие силы нужны, чтобы выбраться из этого круга.

Силы такие есть, это возможно, и именно это, среди прочего, рассказал ему Гурджиев. Но только нужно знать, что это возможно, и знать, как это осуществлять. Мы можем говорить не о волшебном событии, когда человеку дали переиграть свою жизнь, а о нашей обычной жизни, в которой мы повторяем по кругу определенные паттерны нашего обычного существования. Волевое усилие, чтобы выскочить из каких-то паттернов, из которых мы хотели бы выскочить, возможны, но нужно очень хорошо и тонко знать, где и как их можно применить. (Например, в моей последней книге и в моем курсе «Привычки, желания, обязанности» есть подробные описания методики преобразования нежелательной привычки).

Люди практикуют, — как правило неосознанно, — какую-то микро-волю. Если говорить о ее психическом устройстве, то она имеет три составляющих: (1) — аппаратура, которая осуществляет волю: тело встает, ум решает задачу; (2) то, что выросло из упомянутого мной Представителя родителя, — в американском варианте психоанализа, вслед за переводом Стрейчи, эта инстанция называется Эго; и (3) — инстанция (в психоанализе она называется Супер Эго), которая направляет Эго к тем действиям, которые нужно совершить. У обычных людей Супер Эго не авторизовано, это не собственные решения и побуждения человека, а то, что он заимствует из окружающего социума.

Так же как сознание и самосознание подменяются мышлением, так воля, — в смысле воля делать то, что я сам считаю нужным, — подменяется включенностью в воспроизводство социальной жизни. Требования к человеку, то, что им движет, определяется, — если мы говорим об обычных людях вокруг нас, — не им самим, а социальными ролями и его умениями исполнять эти роли, т. е. тем, как это задано в социуме.

Социологи это хорошо знают. Скажем, это хорошо описано у классика французской социологии Бурдьё: «…Агенты (социального действия) никогда не бывают свободны, но никогда иллюзия свободы (или отсутствия принуждения) не бывает столь полной, как в случае, когда они действуют, следуя схемам своего габитуса, т. е. объективным структурам, продуктом которых является сам габитус: в этом случае агенты ощущают принуждение не более, чем тяжесть воздуха».

Это знают философы. У Хайдеггера это описано в понятии das Man — «люди» в переводе Бибихина: «люди так делают».

Здесь я могу предложить формулу, которая может показаться тавтологичной, но на самом деле содержит в себе большое и существенное знание: люди поступают так, как они поступают, живут так, как они живут.

6. У обычных людей сознание и воля связаны между собой тем, что когда-то было описано как рефлекторная дуга: стимул, какая-то переработка и действие на выходе. В современных представлениях это все значительно усложнено, например, мы знаем, что даже простые движения организованы гораздо сложнее, там есть сложная система обратных связей. Однако же, у обычного человека его поведение является в конечном итоге именно реакцией на те стимулы, которые он получает из внешней социальной среды.

И вырваться из этого непросто даже в мелочах. Потому что, например, если человек начинает бунтовать, противопоставлять себя социальному давлению, это такой же социальный паттерн, так же заложенный в формах социального поведения, как и конформность. Бунт и конформность оказываются двумя сторонами одной и той же обусловленности.

Чтобы вырваться из этой обусловленности, во-первых, нужно ясно ее представлять себе в каком-то конкретном локусе, где вы хотите вырваться. Представлять себе достаточно внятно и конкретно. Во-вторых, иметь какой-то способ с этим обойтись. Гурджиев здесь говорит о «пути хитрого человека». Это действительно всегда некая хитрость.

Что касается воли, в спящем человеке мы обнаруживаем, что, хотя маленькая, как правило не осознаваемая, воля для исполнения чего-то у него есть, но «большой» воли решать, куда поедет его повозка, у него нет. Чтобы ее иметь, нужно много знать и много уметь. Это Работа, к которой далеко не все подойдут. Если вы будете рассказывать об этом обычному человеку, то он может этим заинтересоваться, только если в нем есть этому какая-то созвучность, какая-то потребность, жажда чего-то «такого-этакого».

В отношении воли, как и в отношении сознания, для того, чтобы действительно понять то, что рассказал Георгий Иванович Петру Демьяновичу, нужно много Работы, много усилий. Я варюсь в гурджиевских идеях больше полувека и могу оценить, как менялось мое понимание этих идей, как и к чему я приходил, как это было долго и трудно. Я вполне могу оценить, насколько то, что и как я сейчас понимаю, то, что для меня очевидно, то, о чем я сейчас вам рассказываю, — насколько для начинающего это необычно. А для увлеченного неофита все это может составлять предмет его увлеченности, но с расстояния полувека я могу смотреть на этого неофита и видеть, насколько мало он понимает эти идеи, хотя может быть ими очень увлечен.

Задача в отношении воли состоит в том, чтобы обрести волю не только к микро-исполнению, но и волю к определению цели и тренда собственного движения. Здесь есть еще один важный момент. Истинная воля вовсе не есть произвол. Не «как хочу, так и ворочу», а что-то гораздо более серьезное и осмысленное. У Гурджиева на этот счет есть такое словечко, «парктдолгдьюти», которое на армянском, английском и русском означает «долг» — это то, куда может и должна быть направлена воля. Об этом мы поговорим в следующих лекциях. И странным образом можно/нужно сказать, что свобода возможна только в рамках этого парктдолгдьюти. А то, что вне этих рамок — это обусловленность движения нашей повозки социальными установлениями, т. е. задачами воспроизводства и производства социума.

Говоря о парктдолгдьюти, мы должны отметить, что, по Гурджиеву, у человека есть место в мире, и только на этом месте он может быть подлинным человеком.

Здесь замечу, что у многих читателей Успенского вызывают трудности космологические схемы. Во-первых, они действительно трудны. Вроде бы они описаны очень просто, но эта простота обманчива. На самом деле нелегко понять, что же имеется в виду под «лучами творения» и прочими «водородами». Во-вторых, не вполне понятно, зачем нужны эти схемы.

Эти схемы имеют две задачи. Одна задача — это язык, указание, обнаружение места человека в мире. Вторая задача — это насколько мы представляем себе, что микро-космос подобен макро-космосу или, в соответствии с Изумрудной скрижалью, «то, что вверху, подобно тому, что внизу». Рассматривая себя и вообще людей, мы тоже можем пользоваться этими схемами.

7. Я рассказал вам какие-то общие, основные идеи вести Гурджиева. И что же нам с этим делать? Будучи больше полувека в этом гурджиевском движении я видел очень немногих людей, которые воображают, что они действительно движутся по Четвертому пути. Все прочие, даже те, кто участвуют в гурджиевских группах, имеют все это в виду, любят об этом поговорить, но вовсе не определяют свою жизнь как движение по Четвертому пути. Это естественно, хотя, как я говорил в начале, Гурджиев указывал, что как раз обычная жизнь людей нуждается в преобразовании. Мы с вами — обычные люди, живем какой-то своей обычной жизнью, но чем больше мы понимаем весть Гурджиева, тем больше понимаем, что наша «обычная» жизнь не очень нормальна. Тем не менее, мы ее проживаем.

Однако, к счастью, то, что рассказал нам Гурджиев, может быть полезно в нашей обычной жизни, причем с самого начала, с первого знакомства с этими идеями, если они нам подходят (а мы подходим им). Поскольку мы с вами (и люди вокруг нас) живем не очень хорошо, — тут Гурджиев, конечно, прав, — мы можем, пользуясь тем, как и поскольку нам удается осваивать идеи Гурджиева, улучшать и совершенствовать свою жизнь.

С самого начала вход организован таким образом, что он является Работой. Работа как преобразование себя — одна из основных идей Гурджиева. Работа может совершенствовать нашу обычную жизнь с самого начала нашего входа в Работу. Возможность сознавать то, что происходит, и сознательно осуществлять свои выборы помогает нам управлять нашей жизнью.

Можно упомянуть работу с так называемыми отрицательными эмоциями, на которую Гурджиев указывал как на первую безопасную возможность. Например, обычная история, с которой я как психотерапевт, психотехник имею дело почти каждый день. Люди ссорятся, выясняют отношения, и это может длиться долго. Хорошо, если полчаса, а может и всю ночь. Вот супружеская пара приходит ко мне на консультацию. Они прямо при мне начинают выяснять отношения, их заносит. Если их через 10−15 минут спросить, что происходит и кто кому что сказал, — они не помнят, они не знают. Они ссорятся, они привычно предъявляют друг другу привычные упреки, но они при этом совершенно не помнят, не понимают, не знают, что происходит. Если научиться хотя бы просто отслеживать происходящее, то такого рода коммуникации могут быть настолько оптимизированы, что это сильно меняет жизнь. И если убрать из жизни, хотя бы по первому грубому слою, отрицательные эмоции, — представьте себе, насколько лучше мы будем жить.

Можно научиться задавать себе вопрос «Чью волю я сейчас исполняю?». Например, когда человек думает, что его заставляют что-то делать, это может быть преобразовано в то, что он сам выбирает делать это, потому что другие возможности выбора ему нравятся меньше. Это сильно меняет дело.

С самого начала выясняется, что совершенствование сознания и воли, даже в той мере, в какой это доступно начинающим, значительно улучшает жизнь. Мы можем не ставить своей целью достижение высот Четвертого пути, мы можем просто, имея в виду идеи Гурджиева, пользоваться ими для совершенствования нашей жизни. Чем я в своей психо- и пневмо-технической работе и занимаюсь.

Не беспокойтесь и не огорчайтесь — это не для всех. Это требует, во-первых, достаточно развитого, как это в гурджиевских кругах называется, «магнетического центра», т. е. стремления к «чему-то этакому». А во-вторых, — стилистического соответствия. Потому что есть разные пути, разные стилистики для разных типов, разных людей. Мы можем брать то, что нам нужно и нам соответствует, то, что нам подходит. А если нам что-то не подходит, поищем нужное в другом месте.

* * *

В заключение добавлю. С моей точки зрения, то, что передал нам Гурджиев, для людей, которые чего-то хотят в своей жизни, совершенно необходимо, без этого не пройдешь, этого не обойдешь. Но с другой стороны, этого недостаточно. Поэтому все последователи Гурджиева (кроме, может быть, Успенского) чего-то где-то искали, пытаясь что-то где-то добрать. А Успенский тоже чувствовал и постоянно говорил, что чего-то не хватает.

Лично я добираю в двух сферах. Во-первых, в обширной и богатой действительности психотерапии и психотехники, во-вторых, в учении болгарского Учителя Беинса Дуно (или по жизни Петра Дынова). Но это уже мои истории. Каждый волен искать и добирать, где ему повезет.