1. Лекция сегодня будет о волшебном. Мне бы хотелось, чтобы вы постарались так ее и понять.

Меня не раз спрашивали и в общей форме — что же такое Работа и как практически Работать, и более конкретно: как выйти за пределы социальной жизни. Один из ответов — это тема понимания. Определенная субличность в людях с магнетическим центром или тем, что гностики называли «искрой», взыскует чего-то экстра-социального.

Впрочем, надо иметь в виду, что это только определенная субличность, часть. Другие наши субличности продолжают барахтаться в социальном, поскольку нам и деньги нужны, и отношения у нас многочисленные, поэтому мы реализуем и практикуем соответствующие намерения, действия и отношения.

Больше того, взыскуем мы чего-то волшебного, но при этом конкретно и реально никто из нас не собирается не только уходить в тибетские горы, но и делать какие-то пневмотехники, которыми мы понемножку занимаемся, — немножко медитируем, а некоторые немножко занимаются молитвой, — делать это значительной частью своей жизни ни по объему, ни центром своей жизни мы не готовы. Мы не те люди, которые много практически занимаются реальными пневмотехниками.

Когда я только начинал присоединяться к гурджиевским группам, один из руководителей такой группы с огорчением сказал: «Вот если бы вы могли, как на работу ходите по 8 часов в день, заниматься вот этим…». Никто из нас не может по 8 часов, как на работу ходит (если ходит), заниматься «этим». Тем не менее, нам чего-то «такого» хочется. И меня постоянно спрашивают: так как же выйти за пределы нашей социальной жизни?

Напомню, что есть в нашей обычной социальной жизни. Есть два основных типа социальной жизни — это жизнь в большом социуме и жизнь в семейных или аналогичных ей микрогруппах. Наша обычная, заурядная жизнь в семье и аналогичных микрогруппах по большей части социальна, хотя мы часто ждем чего-то другого. Я от многих клиентов слышал жалобу, что родители-де заботились, не только кормили-поили, но и помогали учиться, водили на кружки. Но при этом вообще-то им до меня не было дела, — до того, как я живу и как мне живется. Просто выполнялись функциональные вещи, возможно, хорошо выполнялись. Обычная, обыденная жизнь не только в большом социуме, но и в таких вот микросоциумах тоже социальна.

Чего же мы ждем иногда от семьи, иногда от микро-социальных образований, которые должны дополнить то, что не получилось у нас в семье? Можно сказать, что мы ждем человечности. Поскольку про большой социум понятно, что он вполне бесчеловечен, — как говорится, «ничего личного». Социум использует нас для своих задач самовоспроизводства, и в нашей субъективности совершенно не заинтересован. Но мы-то в своей субъективности заинтересованы, во всяком случае, в рамках христианской культуры, и в рамках определенного слоя людей («наш круг, наш слой») мы ждем человечности, в частности, в семье. Инстинкт привязанности, начиная с определенного возраста, сублимируется как раз в ожидание некоторой теплой, семейной, человеческой близости. Или, в другом языке, — это возможность поставить себя на место другого. Такое бывает или должно быть в воспитании, когда ребенку говорят: «Вот, ты устал, а представь себе, — мама ведь тоже устала». Ребенок в этот момент понимает, что, с одной стороны, его понимают в его состоянии, а с другой стороны, предлагают ему заметить, что мама тоже человек.

В христианской культуре это один из смыслов, — не всегда осознаваемый, но при этом крайне важный, — один из смыслов символа «дети Божьи». Когда всем нам говорят, что мы дети Божьи, то имеется в виду, что как дети мы можем рассчитывать на человеческое со стороны Высшего понимания.

2. Что ж такое понимание? Я уже упоминал слово «субъективность». Давайте попробуем описать это в терминах «внешнее» и «внутреннее». Внешним можно назвать все, что связано с социально-ролевыми играми и соответствующими действиями и намерениями, причем вплоть до мельчайших деталей и вплоть до работы «центров».

Здесь можно, в частности, воспользоваться существующим в некоторых психологических концепциях различием терминов «эмоции» и «чувства». Эмоции описываются с внешней точки зрения, с точки зрения внешнего наблюдателя, и конечно в социальных играх всячески учитываются. Одна из расхожих тем коучинга — это речь о мотивации, об учитывании эмоций сотрудников/работников и т. д. Что касается чувств, предполагается, что это нечто более личное, это мои чувства. Если внешнее — это мое ролевое участие в социальных игрищах, со всеми моими хабитусами, со всей соответствующей работы моих «центров» — телесного, эмоционального, интеллектуального, — то внутренним можно назвать индивидуально значимое, личностно ценное, несущее личный смысл.

Это представление — не общераспространенное, как ни странно. Я часто пытаюсь про это сказать, но мне трудно представить себе, что какое-то количество людей живет на уровне ложной личности и это внутреннее не практикует. Если описывать с оттенком сочувствия, представим себе мать-одиночку с двумя детьми, которая из последних сил зарабатывает копейки и одновременно тянет этих детей. И вот она с одной работы на другую работу, потом детей покормить, потом уложить, потом падает и спит. Или наоборот, представим себе управленца среднего или высокого ранга, который все эти сантименты считает лишними.

С другой стороны, практика внутренней жизни в нашей культуре — исходно христианская, т. е. собственно божественная фигура как Сын, — про это. Известные формулы «Бог настолько возлюбил нас, что отдал Сына своего единородного…». Этот вочеловечившийся Сын — ему есть до нас дело. Греческим богам до нас дела нет. Они с нами играют, они нас используют, они организуют наше движение по жизни и иногда судьбу, но по-человечески дела им до нас нет. В сословных отношениях рабовладельцу до рабов, до их внутренней жизни тоже дела нет. Не предполагается, что этим людям «как-то».

В нашей культуре и даже еще уже — в субкультуре нашего слоя, нашего круга, практика внутренней жизни сильно связана с искусствами в смысле художественного творчества. Не просто с искусностью в древнегреческом смысле слова, но именно с искусствами. Я опять обращаюсь к образу Татьяны. Помните, «ей рано нравились романы, они ей заменяли все». Поэтому, когда «пришла пора» и «она влюбилась», это происходило по моделям романов, которые ей нравились.

Теперь начинаются непростые теоретические вещи. Помните, я говорил, что Игрок имеет возможность играть только Персонажем и в действительности Персонажа. Это внутреннее может выражаться только через определенные оттенки, акценты организации форм внешнего. Наши внутренние переживания, типа боли, кажутся само-бытующими. Но ничего подобного. Даже и боль, как явный ясный пример, но и другие, например, телесные переживания, они именно —телесные переживания. Боль имеет какие-то внешние физиологические корреляты. И даже наоборот, в медицинской ноцицепции (теории переживания боли) постоянно говорится, что боль-де — это сигнал организма, что что-то не в порядке. Даже такие простые переживания, вполне внутренние, на самом деле не существуют иначе, нежели какие-то формы процессов во внешнем.

Как другие примеры внутреннего. Например, у многих из нас на полках стоят какие-то фигурки, игрушки, статуэтки. Думаю, что у многих из нас эти фигурки имеют определенный внутренний смысл, какое-то наполнение, либо ассоциативное — кто-то значимый подарил при значимых обстоятельствах, либо чем-то эта фигурка «цепляет».

Вот разница: принято, модно слоников в советские времена было ставить, поставили — и до них дела нет. Это одна ситуация, чисто внешняя. Чисто ролевое выполнение того, что предполагается какими-то порядками. Другая ситуация, когда у меня стоит на полке игрушка, по поводу которой у меня какая-то внутренняя жизнь. В качестве упражнения для понимания, о чем речь, можно поговорить со значимыми игрушками, посмотреть, что у меня внутри по поводу этой «деревяшки» шевелится.

Другая неочевидная вещь. Изначально внутреннее возникает и существует коммуникативно. Ребенку «как-то», но он это начнет осознавать и для него это начнет становиться практикой внутренней жизни тогда, когда он расскажет или захочет рассказать об этом маме. Изначально внутренняя жизнь возникает и существует коммуникативно. Хотя дальше она закручивается рефлексивно — это моя внутренняя жизнь. Но это происходит по тому же принципу интериоризации, как и все прочие высшие психологические функции.

Сначала внутренняя жизнь — это то, что я сообщаю маме. Или, в другом случае, когда это организуется изначально не совсем правильно, — когда мама сообщает ребенку, типа «ты устал, поди, посиди». В лучшем случае, если он уж очень маме доверяет, может остановиться, прислушаться к себе — может обнаружить, что и вправду ножки устали.

Изначально внутреннее, наша внутренняя жизнь, коммуникативно и настроено на коммуникацию, на выражение, желание быть в этом выражении понятым.

На вершинах художественного творчества некоторый высокоорганизованный фрагмент внутренней жизни формируется в виде художественного произведения. То, что выразил композитор или художник, не существует до того, как нашло свое выражение. Это не то, что у Бетховена есть какое-то внутреннее содержание, и он выразил его в симфонии. Это содержание и формируется по мере создания самой симфонии. Там сначала замысел, потом техника воплощения, которой на высоких и средних уровнях художник, композитор владеет, овладевает по ходу своего обучения. В процессе формирования произведения этот фрагмент внутренней жизни оформляется вот таким образом.

Там есть еще интересная, существенная в искусствоведении тема — оформление в виде произведения и современные попытки оформлять не в виде произведения, а в виде перформанса. И в перформансе тоже внутреннее переживание, которое выражается, оформляется, формируется в процессе этого перформанса.

Внутренняя жизнь, ее единицы не только формируются через внешнее, но и выражаются в коммуникации и формируются через коммуникацию. Когда мы говорим о том, что это моя внутренняя жизнь, и когда ребенок немного подрос, он уже не пытается все-все-все рассказать маме, этот процесс и формы внутренней жизни осуществляются теперь как внутренняя коммуникация.

Возвращаясь к теме «Я» придется сказать, что «Я» — это феномен внутренней коммуникации или формы внутренней коммуникации.

3. Теперь подробнее технически про межличностное понимание. Как устроена понимающая коммуникация, понимание? У меня есть внешняя ситуация, я ее могу описывать в тех или иных языках, схемах, формах. У меня есть переживание фрагментов этой внешней ситуации. Допустим, где-то у меня может быть переживание проблемы.

Здесь еще один полезный момент. В социальном функционировании перед нами стоят задачи, типа накормить ребенка, выполнить задание по работе. Мы можем их выполнять, сопровождая внутренними переживаниями, а можем и без. То, что часто называют усталостью от работы, связано с неоправданным, излишним переживанием задач, которые можно было бы выполнять чисто внешним образом. Какие-то нельзя, а какие-то можно.

Какие-то сложные ситуации, задачи внутри ощущаются как проблемы. Великий, дающий много специальных возможностей русский язык английское problem различает как «задачу» и «проблему»: внешняя — задача, и внутренняя — проблема. Не всякая задача должна переживаться как проблема. И проблема — это внутреннее переживание.

У меня есть внешняя ситуация, у меня есть какие-то внутренние переживания по этому поводу, от проблем до маленьких радостей. Чтобы понять другого человека мне надо присоединиться к этой его двойственности. Пока я рассматриваю его внешне функционально, ни о каком понимании речь не идет.

Если взять представление коучинга: управление персоналом не подразумевает понимание людей, но подразумевает много знаний про этих людей, типа за какие ниточки их дергать, что их мотивирует, что их демотивирует, и т. п. вещи. В обыденном языке это часто путают. Для себя, для обнаружения той волшебной вещи, о которой я сегодня пытаюсь рассказать, давайте это хорошо различим.

Некоторые понимают психоанализ как чисто внешнее знание. Психоаналитическая интерпретация как интерпретация механизмов: «Ага, это он так ведет себя по отношению к жене, потому что он спроецировал или перенес на жену материнскую фигуру, — соответственно, ожидает от нее того и сего, требует от нее того и сего, осуществляет по отношению к ней то и все», — вроде бы, понятно. Такой внешний знаниевый психоанализ совершенно бесполезен. Больше того, он в каком-то смысле для клиента в такой интерпретации может быть даже обиден — клиент остро ощущает, что его рассматривают как механизм, работающий по определенным законам. Вся гуманистическая критика психоанализа — Пёрлз, Роджерс, Бёрн — на это и направлена. Когда Роджерс строит свою клиент-центрированную терапию, он отказывается (может быть, даже излишне отказывается) от знаниевой интерпретации и требует присоединения к человеку.

Действительное понимание требует и знаниевого представления о внешней ситуации человека, включая все невротические механизмы, все его переносы, интроекции и прочее, — с одной стороны, — и, с другой стороны, эмпатического чувствования того, как ему это. Но эмпатия, т. е. чистое сопереживание, тоже не является собственно пониманием. Эмпатия для понимания необходима, но недостаточна. Так же даже максимально полное знание о том, как у человека это устроено, тоже не является пониманием, хотя выдается за понимание. А собственно пониманием является возможность соотнести внешнее и внутреннее.

Как я могу это соотнести? У меня относительно другого человека в доступе, с одной стороны, — знаниевое представление о его внешней ситуации, включая все описания механизмов его психики, с другой стороны, — внутреннее эмпатическое со-чувствование. Соотнести их я могу только через то, что у Гурджиева называется «поставить себя на место другого». Недаром у Гурджиева как важная задача в Работе это так описывается. А поставить себя на место другого — это значит соотнести себя с его внешней ситуацией, поставить себя на его место, но при этом не «как мне было бы», а как ему это. Но при этом обязательно и как мне было бы, потому что как иначе я это могу соотнести, кроме как поставив себя на его место, но при этом с ясным пониманием, что это я моделирую на своей внутренней сцене. «Ты устал, и мама тоже устала», «тебе больно — кошке тоже больно» — кошка тут как экран для проекции.

Эти четыре элемента — мое внешнее, его/ее внешнее, мое внутреннее и его/ее внутреннее — эти четыре элемента в определенном сочетании, когда я ставлю себя на место другого, но понимаю, что я-то — это я, а он — это он. Это и есть механизм понимания.

4. При этом еще одна вещь. На уровне того, что у Гурджиева называется ложной личностью или формирующим аппаратом, понимание невозможно. Понимание требует (у Гурджиева про это довольно подробно) единения центров — телесного, эмоционального и интеллектуального. И когнитивного представления о ситуации, и эмоциональной включенности в ситуацию, и даже телесного переживания. Одновременно понимание, как известное нам действие, служит и способом объединения центров, — что, собственно, одна из основных задач того, что у Гурджиева описывается как развитие.

Отсюда следует несколько вещей. Во-первых, понимание — это действие или акт, состояние. Понимание возможно только в присутствии и соприсутствии. Понимание есть нечто актуальное. Я ее/его, я тебя понимаю — это актуальное состояние, вот сейчас я понимаю. Оно оставляет след, но интересным образом (я бы предложил как задание для нас) можно пронаблюдать, как след понимания разделяется на знание и — отдельно может быть, если имеет место, — эмпатическое переживание. В акте понимания они соединяются; в том, что остается в следе, они разделяются. Но теперь наше знание о человеке, о его ситуации, его жизни, его действиях изменилось. Есть надежда, что и действовать мы будем по отношению к этому человеку дальше в соответствии с этим изменившимся знанием.

Еще из этого следует, что понимание сложно и дорого стоит. Это не то чтобы мы могли ходить и понимать всех вокруг. Это интенсивный, требующий много энергии, включенности всех центров на довольно высоких их ступенях, включенности внимания, когда есть дело до. Это дорого и нетривиально. Это действительно роскошь, как у известного классика формулировка: «роскошь человеческого общения». Она не нужна для обыкновенного социального функционирования. Она требует много энергии, внимания и участия. Она происходит тогда, когда есть дело до и когда эта способность практикуется и совершенствуется.

На будущее — тема понимания себя. У каждого есть внутренняя жизнь, собственно, представления о «Я» формируются пониманием. Понимание себя и своей внутренней жизни связаны с рефлексией, межсубличностными отношениями. Дальше будет понятно, что это одна из возможных и необходимых форм Работы и то, к чему мы стремимся. Эта Работа возможна, она не требует ухода в пустыню. Она возможна в рамках нашей обычной жизни, о чем вся гурджиевская психо- и пневмотехника и говорит — что мы можем Работать, во всяком случае, на первых этапах, не уходя из нашей обычной жизни. Так вот это — одна из основных форм.